Вопрос еще в том, как найти этого самого Косовича? Вряд ли его адрес может оказаться в телефонной справочной 003, в любое время суток информирующей о товарах и услугах, которые можно приобрести и получить в Тарасове. Ну, это я оставлю на крайний случай. А пока просто позвоню Косте — знакомому психиатру, работающему в психлечебнице на Алтынке. Вполне возможно, что он слышал о Косовиче и подскажет, где его найти.

Не откладывая дела в долгий ящик, я оттуда же, с лавочки, позвонила в психлечебницу, и после нескольких минут ожидания к телефону подошел Костя, которого пришлось вызвать из другого корпуса.

— Косович? — переспросил он. — Конечно, знаю. Имя в Тарасове известное. Правда, больше размерами гонораров, которые он берет за лечение и даже за консультации. Деньги любит патологически… А зачем он тебе? Что, какие-то проблемы? Ну, тогда к нему не советую обращаться — вряд ли поможет, а вот деньги все до копейки из тебя выжмет.

— Слушай, Костик, наверное, скучно тебе там среди психов на Алтынке. Как до телефона дорвался — перебить нельзя, не остановишь. Я не собираюсь у него лечиться. Мне один человек про него говорил. Кстати — не пациент его. Он очень резко отзывался о его профессиональных качествах, называл его шарлатаном. Как ты думаешь, он прав?

— Ну, ты даешь, Оленька! — воскликнул Костя. — На этот вопрос тебе не только я — вообще никто не ответит. Сейчас так много и развелось всяких психотерапевтов и психоаналитиков потому, что их профессионализм практически невозможно проверить. Если у него что-то получается — вопросы сами собой отпадают, хотя и неизвестно еще — принял ли он вообще хоть какое-то участие в процессе выздоровления. Если же не получается — обвинить его в бездействии, в невежестве, в ошибках лечения нет никакой возможности. Всем хорошо известно, что психоаналитическое лечение может длиться месяцами и даже годами. Но самое главное — никто, даже отец психоанализа Фрейд, никогда не гарантировал стопроцентного успеха. Пациент всегда заранее предупреждается, что существует риск, что лечение не будет успешным или что оно затянется на десятилетия. Знаешь, психоаналитики в отношениях со своими клиентами стали похожи на адвокатов — и тем и другим выгодно затягивать — одним дела, другим — лечение. Именно это и привлекает к модному сейчас психоанализу так много шарлатанов. На него смотрят как на хорошую кормушку, как на золотые россыпи и активно черпают из этих россыпей. И сказать, профессионал ли данный конкретный врач или шарлатан, можно только понаблюдав за тем, как он общается с клиентом, как строит лечение. И не один час понаблюдав, тут главное — направленность процесса лечения уловить. Но даже и в этом случае можно ничего не понять и не отличить врача от авантюриста. Если человек имеет хотя бы некоторое представление о психоанализе, если читал не только Фрейда, но и его последователей, если заглядывал в практические руководства по психоанализу, которые можно сейчас купить на каждом углу, ему нетрудно будет имитировать процесс лечения. А отличить имитацию от подлинного лечения можно только по результатам. Про результаты я тебе объяснил — иногда приходится ждать годы.

— Главное, что я поняла, — перебила я его, — нет никакой возможности решить — шарлатан этот Косович или настоящий врач? Так?

— Увы, так! — вздохнул Костя.

— Ну, а найти его ты мне поможешь? — спросила я.

— А что его искать! — удивился Костя. — У него офис на Турецкой, напротив «Астории». По понедельникам сидит в нем с десяти до двух — запись на прием, консультации. Я сейчас не помню ни телефона, ни адреса. Но его очень просто найти. Рядом с ломбардом его вывеска, очень оригинальная. Фрейд с Юнгом изображены вместе в профиль, знаешь, как раньше Маркса с Энгельсом рисовали на плакатах. Там одна такая, не спутаешь.

Ответив на его традиционное приглашение приехать, посидеть, поболтать столь же традиционным — «лучше вы к нам», — я задумалась.

Если Костя утверждает, что очень сложно убедиться в непрофессиональности врача-психоаналитика, то почему же Серебров с такой уверенностью это говорит. Думаю, что его отношение к Косовичу определяется главным образом не профессиональными качествами Рудольфа Ивановича, а тем, что Косович по рассказам, по проблемам его жены узнал о нем что-то очень существенное и, возможно, даже опасное для Сереброва. По крайней мере, такое, что он стремится скрыть от лишних ушей и глаз. А обвинение в непрофессионализме — это просто проявление его сильного раздражения.

Сегодня был, однако, не понедельник, а четверг, идти в офис к Косовичу особого смысла не имело, хотя и можно было попытаться раздобыть его домашний адрес или где еще там он проводит свое лечение…

Это я решила пока отложить, у меня были и другие перспективные в плане получения информации контакты — например, с подругой Гели, адрес которой был уже у меня.

Но, прежде чем отправиться на розыски подруги погибшей девушки, я решила проверить, не был ли вчера кто-нибудь случайным свидетелем трагедии. Милиция, увлеченная версией о самоубийстве, могла и не очень внимательно отнестись к такой возможности. Половина первого ночи не такое уж и безлюдное время, как может на первый взгляд показаться.

Не откладывая своего намерения в долгий ящик, я отправилась на место разыгравшейся трагедии, к одиннадцатиэтажному жилому дому, нижний этаж которого занимал большой универсальный магазин «Рогдай».

Лоджии черного хода выходили во двор — небольшой пятачок асфальта, зажатый магазином, соседним, точно таким же жилым домом и глухим каменным забором высотой метра в два. Обычный городской двор нового типа — то есть растерявший все те особенности старых тарасовских дворов, которые были местом, где соседи общались друг с другом, и превратившийся в подъездные пути к дому, в место временной стоянки многочисленных автомобилей, принадлежащих жильцам и их гостям. Никаких лавочек или беседок, где могли бы сидеть вездесущие и всезнающие тарасовские пенсионерки, никаких детских или спортплощадок, никаких столиков для доминошников.

Это был «мертвый» двор, пространство, которое он занимал, уже не принадлежало дому, оно было частью и продолжением улицы. Жизнь ушла из двора в подъезды и квартиры, и в соседний сквер, где на лавочках и собирались рогдаевские старушки.

Впрочем, подъезд в этом доме был только один, хотя квартир на каждом этаже было не меньше десятка. Но в подъезде было два лифта, которые, как ни странно, постоянно работали и вполне справлялись с транспортировкой жильцов, даже в утреннее и вечернее время.

Поэтому черным ходом, а попросту — лестницей, пользовались только жильцы первых трех этажей, остальные предпочитали добираться на лифте. На одиннадцатом, куда я поднялась по лестнице, так и не встретив на ней ни одной живой души, оказалась целая компания молодежи.

Три девушки и два парня стояли у ограждения и смотрели вниз, не обращая на меня внимания. Одна из девушек, правда, оглянулась и, увидев меня, удивленно пожала плечами. Я поняла, что она удивлена тем, что я не воспользовалась лифтом, а поднимаюсь по лестнице.

Я уже хотела приступить к расспросам встретившейся мне молодежи, как вдруг уловила фразу, которую один из парней говорил другому.

— Спорим, если бы она прыгала сама, она не попала бы на газон!

Я тут же насторожилась. Ксения Давыдовна, помнится, говорила, что Геля упала на асфальт. Впрочем, она могла и ошибиться, ведь она не была здесь, а рассказывала мне со слов мужа и милиции. Фраза, произнесенная парнем, меня заинтересовала.

Пройдя за спинами девушек к лифту и скрывшись за выступом стены, я, стараясь ступать очень тихо, вернулась назад, чтобы послушать продолжение разговора. Слышно было не очень хорошо, особенно когда говорили одновременно двое или трое, перебивая друг друга, но отдельные фразы я слышала четко.

— Че ты из себя строишь-то? Ты че, тут был, когда она прыгала?

Голос принадлежал второму парню. Я говорящего не видела, но догадаться об этом было несложно, паренек отчаянно басил, тогда как у второго юноши, фразу которого я слышала, когда проходила мимо них, голос был мальчишеский. Этот голос и ответил.