— Объяснить-то можно, — медленно и задумчиво сказал Пенза. — Мы в России почти всегда проигрывали все сражения, кроме последнего. Наши войны — обычно: сначала поражения — помните, может быть, по истории — татары, турки, Литва, поляки, шведы, французы… А потом… Да только — не на улице же объяснять-то? Вношу предложение, друзья: если у вас есть часик времени, зайдем в пивнушку, поболтаем. Ведь вся война, с точки зрения военной истории, была совершенно необычайной.

— А откуда вы все это знаете?

Пенза добродушно усмехнулся, глядя на открытое серьезное лицо девушки.

— Откуда? Да уж если человек семь лет на войне провел, да в военной индустрии работает, — немудрено, что военное дело его интересует. Я много читал по этому вопросу, вот и знаю.

— В пивнушку бы зайти неплохо, — мечтательно протянул комсомолец. — Это бы классически вышло… Да только…

— Что «только»? — опять весело усмехнулся рабочий, дружелюбно оглядывая чуть смутившиеся лица. — Зачем же остановка?

— Да у нас, как это говорится: «финансы поют романсы».

— Ерунда. Идем, товарищи. У меня вечер свободный и я с удовольствием с вами в компании посижу. А пиво — на мой счет.

— Идет, идет, — облегченно воскликнули юноши. Пенза вопросительно поглядел на девушку, решения которой в этой компании были, очевидно, законом. Та молчала, видимо, в нерешительности.

— Пойдемте, Таня, — мягко сказал Пенза и деликатно взял ее под руку. — Я> право, от чистого сердца предлагаю. Я парень одинокий и с милыми людьми очень рад вместе часок посидеть. Честное слово, для меня этот расход на пиво — сущий пустяк. Пожалуйста, не отказывайтесь!

В голосе рабочего промелькнули мягкие просительные нотки. Девушка пытливо взглянула в его черные глаза, но все еще колебалась.

— Я, между прочим, сам на Бородинском поле был, — еще до того, как там, — в начале большевизма, — памятники все взорвали. Так что, есть о чем порассказать: я даже изучал место этого боя. Ведь после Кремля — это самое чудесное место в России. Вместе с Полтавой и Севастополем. А помните, как замечательно поется в старой военной песне:

Сердце певуньи-студентки сдалось. Песня была пропета верно и с большим чувством. Ореол гордого слова «Бородино», про которое этот сильный спокойный человек мог еще многое, видимо, рассказать, сломил нерешительность. Девушка улыбнулась Пензе и кивнула головой.

— Ура, ура! Да здравствует «Трехгорка»[8]! — весело заорал Ведмедик. — Идем! Тут как раз пивнушка «Моссельпрома» есть.

— Ишь ты, как наш чемпион забурлил. Да тебе ведь, чортов снайпер, пива и вовсе даже нельзя пить. Глаза ослабнут. Алкоголь для него первый враг. Вы знаете, товарищ Пенза, он даже курить не. имеет права, — зрение для снайпера первое дело. Вот вам — иное дело…

Пенза с улыбкой поглядел на свою неразлучную трубку, как глядят на старого проверенного друга.

— Да, — как-то, чуть вздохнув, сказал он. — Мне стрелять не нужно: за меня стреляют… Впрочем, — спохватился он, — дело не в стрельбе. А просто я не представляю себе, как это без трубки думать, например, можно… Трубка, радио, бутылка — вот мужчина и не одинок.

— Снайперу вообще думать не нужно, — со смехом воскликнул Полмаркса. — Ведь хорошей стрельбе даже орангутанга выучить можно!.. Ну, значит, Ведмедище, ты мне свои порции уступишь?

— А иди ты, Полмаркса, к подноготному дьяволу! — весело огрызнулся Ведмедик. — Нашелся тоже… классический «помощник». Откуда в пиве алкоголь?.. Ерунда. Ничего из-за пары кружек со мной до самой смерти не будет. Пошли!

— Правильно рассудил снайпер. Ежели мужчина, не ругается, горького не любит, не пьет, не курит, в девочек не влюбляется, — грош ему цена… Даже подозрительно!..

Через полчаса вся компания сидела за большим столом, в полупустой пивной, за кружками пива, и Пенза, с большой изобретательностью использовав кучу спичек, пустые коробки, пепельницы, кружки и пр., изобразил наглядно план Бородинского боя и с увлечением рассказывал о ходе самого сражения. Молодежь с живейшим интересом слушала превосходно знающего о нем рассказчика и опять переживала волнение, только что испытанное в кинозале. Только теперь к эмоциональному восприятию добавилось ясное, рельефное понимание всего хода этого исторического сражения.

Некоторая натянутость в отношении к новому знакомому скоро совсем прошла и молодежь жадно забрасывала Пензу рядом самых разнообразных вопросов. Спрашивали про все: про Кутузова, про гражданскую войну, про историю России, про Кремль, фашизм, военное дело, Америку, троцкизм, Гитлера, жизнь за границей… Рабочий проявил себя широкознающим человеком и охотно, просто и точно отвечал на град вопросов. В свою очередь, он умно и тактично сам ставил темы и побуждал молодежь искать ответы на сложные изгибы и комбинации текущей жизни… Было весело и непринужденно. Пенза заказал уже по четвертой кружке и незаметно передал подавальщику наскоро написанную записку. Через несколько минут, к большому удивлению всех, перед каждым появилась шипящая сковородка яичницы с ветчиной. Лукаво ухмылявшийся подавальщик поставил перед ними по стаканчику и наполнил их какой-то прозрачной жидкостью.

— Лимонад-с, чистый, как ангельская слеза, — тихо, но многозначительно объяснил он молодым парням. И, налив Тане в бокал из другой бутылки, тоже лукаво усмехаясь добавил:

— А гражданочке-с московский квасок-с — экстра!

Удивленный комсомолец первый понял подвох.

— Ах, чорт, — тихо сказал он, сгибаясь над стаканчиком и не скрывая своего восторга. — Убей меня Бог бутылкой водки! Рыковка![10]. Ей Богу… Белая головка! Классически!

Девушка с упреком посмотрела на Пензу. Тот умоляюще положил ладонь на ее пальцы.

— Вы уж, Танечка, голубчик, не сердитесь на меня за маленькую провокацию. Смените гнев на милость. Окажите честь яичнице.

— Но ведь это же свинство, Миша! Не предупредив нас… Нам ведь платить нечем.

— Да не в том дело, Таня. Я как раз премию получил. Хорошее изобретение вышло — способ убирания налету шасси в плоскости истребителя. Так что я — при деньгах и даже очень больших. И чем их по-холостяцки пропить — я уж лучше вас угощу. Не брыкайтесь, милая Таня. Смотрите на меня, как на старого друга…

— Нет, все-таки…

— Ну что там — «все-таки», — прервал ее комсомолец. — Жри и пей, Танька, да только на стены не оглядывайся.

Все, как по команде, поглядели на стены пивной. Там действительно были кричащие надписи:

«Не пей: с пьяных глаз ты можешь обнять даже классового врага».

Под общий смех комсомолец закончил:

— Ерунда. Пей, да дело разумей. Ежели не повезет — пивом надрызгаешься… И главное, не зевай, — жри, пока горячее! Наплевать! Гляди — Ведмедище и д'Артаньяшка уже начали.

— Правильно, — подхватил Ведмедик. — «Руси веселие есть пити».

— «И материти», — закончил, смеясь, Полмаркса. — Ну, ну, ты не очень, генсек. Гляди, вот! Действительно на стене висел еще один плакат:

«Ругаться по матери запрещается. Штраф 20 коп. за штуку».

— Наплевать, — также беззаботно отозвался комсомолец. — Как это можно не ругаться? Да я ведь человек, а не баран… — При Таньке запрещается.

— Ну, ладно. Так я ведь просто по-хорошему могу.

— Как так «по-хорошему»? — усмехнулся Пенза.

— А хоть бы «едондер шиш»… Так Лев Толстой в Севастополе ругаться зачал. Потом старые боцмана говорили: «Ну, мы сами с усами, а такого ругателя, как граф Лев Николаевич, еще не видывали»…