— Ничего не могу вам больше сообщить, милая мадемуазель. Я и сам не знаю ничего. Я только передаточная инстанция и доверенное лицо. Если вы хотите что-либо ответить, составьте этот ответ в форме объявления в газете. Если нужны будут деньги, — кредит вам не ограничен…

Медленно, с опущенной головою, шла Таня обратно к себе домой. Надежды на скорый приезд Миши или на разрешение отправиться в Москву рухнули. Змейкой мелькнула отчаянная мысль бросить все, явиться в полпредство, выдумать что-либо в объяснение своей задержки и выехать туда, в родимую Москву. Но потом, пораздумав, она поняла, что такой «сюрприз» может быть весьма опасным Мише. У него, конечно, были свои серьезные соображения, когда он так мягко и ласково приказывал. Ему виднее. Ведь он там ведет бой за Россию… Но, Боже мой, как это все тяжело!.. И опять в памяти всплыли звучные слова Ярославны, жены князя Игоря, плачущей на стенах Путивля в тоске по любимому:

Как этот плач любящей женщины ей теперь понятен! Как разрывается сердце при мысли о далеком, о любимом!..

Веселые, сытые французы с удивлением оглядывались на молоденькую, хорошенькую девушку, которая в такой весенний сияющий день вдруг бессильно опустилась на скамейку веселого бульвара, вынула из кармана мужские часы, прижала их к побледневшим губам, потом, уткнув лицо в руки, неутешно и горько зарыдала…

Еще не вполне рассвело, когда к громадному Ходынскому аэродрому стали одна за другой подкатывать автомашины. Последний мартовский день рождался хмурым и тусклым. Впереди, в тумане на ровном поле, перед громадными ангарами можно было различить четыре гигантских машины необычайного цвета — ярко-оранжевые, с синей каймой. Это был отряд «ледового адмирала» — профессора Шмидта, отправлявшийся в экспедицию на Северный полюс. Под машинами, у громадных колес шевелились люди, заканчивая последние приготовления.

Как ни рано приехал Тухачевский, «авиопапаша» Туполев был уже там. Его лицо сияло: именно его машинам суждено было сделать гигантский прыжок по воздуху к той таинственной точке, куда до сих пор только раз в истории мира ступила человеческая нога. После героического подвига американца Роберта Пири в 1909 году, над полюсом только пролетали воздушные гости — дважды дирижабль «Норге» с Амундсеном и Нобиле и дважды самолеты — американца Берда и русского Чкалова. Но все это были гости — даже не минутные, а секундные визитеры. Теперь же предстояло высадить на лед десант из четырех человек для длительного пребывания и научных наблюдений. Новые, специально сконструированные для этого машины — АНТ-6 (Александр Николаевич Туполев) должны были донести по воздуху четырех смельчаков и их спутников до холодной льдины, плывущей в изумрудной полярной воде над таинственной точкой…

— Что, приехали на моих детишек посмотреть, Михаил Николаевич? — радушно приветствовал Тухачевского инженер. — Смотрите — ведь Бог весть, вернутся ли они все из этого гиблого места… Впрочем, не машин будет жаль, а ребят. Гвоздей, прямо не ребят, а гвоздей подобрали. Молодцы один к одному. Богатыри русские на Змея-Горыныча идут. То есть, — смеясь, поправился он, — теперь по-современному — не идут, не едут, а летят…

— А что это вы их так по-клоунски раскрасили?

— Это «демаскировка». Чтобы на ледяных полях они издалека видны были… Ведь страшно даже подумать о неудаче. Какие люди!..

Действительно, под самолетами с последними сборами весело возились знаменитые или, по-советски, «знатные» летчики страны — прославленные водители стальных птиц — Водопьянов, Молоков, Алексеев, Мазурук, Бабушкин, Головин. Каждый по-своему был характерен, но у каждого было что-то общее, что-то сильное и спокойное. Это были все люди, не раз глядевшие в лицо смерти, закаленные в борьбе с предателем-воздухом и проверившие свои силы и свое счастье в тысячах случаев смертельного риска. В группе летчиков, бритых и молодых, развевалась длинная борода распоряжавшегося профессора Шмидта. Тут же катался, как шарик, укутанный в свои меха Папанин, будущий начальник будущей станции «Северный полюс», старый партизан и чекист. Около него с хлопотливо-хозяйственным видом проверяли вещи его спутники по зимовке: худой, высокий и нескладный радист Кренкель, широкий, коренастый гидробиолог Ширшов и серьезный, вдумчивый метеоролог-астроном Федоров.

Под раскрашенными крыльями было весело и оживленно. По старому русскому обычаю, перед смертельной опасностью обязательно полагалось шутить, зубоскалить, дурачиться. И действительно, шутки и громкий смех волнами перекатывались от группы к группе. Здоровые нервы и бьющий через край темперамент царствовали около гигантских птиц, на крыльях которых белым было выведено: «СССР Н 170», «СССР Н 171» и тому подобное.

Официальная часть была еще далеко и поэтому маршал Тухачевский попросту вошел в эту гогочущую, веселую группу, как свой. И он действительно был там встречен, как свой, как родной, как командир, хотя и не их непосредственный. Все участники перелета знали, как много внимания и помощи получила экспедиция от Тухачевского, и немудрено, что руки отовсюду потянулись к маршалу с искренними и бесцеремонными дружескими приветствиями.

Между тем, к отлету прибывало все больше и больше новых автомобилей и провожающих.

— Что? — с притворным испугом спросил Тухачевский у Шмидта, поймав его за рукав в метаниях около самолетов. — Неужели митинг?

— Нет, — засмеялся тот. — Без всякого коммолебна, то есть, без всякой помпы отлетим. — И заметив непритворное удивление на лице маршала (как же это так: подобное событие и без парадности?), понижая голос, объяснил:

— А это, видите ли… Еще недавно Леваневского с особой помпой провожали, ну, а он…

Тухачевский понял. Действительно, после блестящего перелета Чкалова через полюс в Сан Франциско, «по проложенной воздушной трассе» (как гордо было сказано в газетах) был отправлен «очередным регулярным трансарктическим рейсом» другой летчик — Леваневский. Отправился после речей и грома оркестров, и погиб. После этого решено было лучше уж встречать, если доведется, с помпой, а отправлять поскромнее… А ведь экспедиция на Северный полюс была куда более опасной, чем Чкалова и Леваневского: пролететь около 4 500 километров, из них 3 000 над ледяными пустынями; в Архангельске, на холмогорском аэродроме, сменить колеса на лыжи; пролететь затем всем отрядом, — 4 гиганта и один разведочный самолет, — сперва на край материка — Нарьян-Мар, потом на Новую Землю — Маточкин Шар и, наконец, на остров Рудольфа, самую северную точку земли в 900 километрах от полюса. И уже оттуда, собравшись с силами, вылететь к полюсу, высадиться там и оставить на плавающей льдине четырех смельчаков первыми жителями того таинственного пункта, где, как это известно даже маленьким школьникам, из-под льда высовывается торчком земная ось, бешено крутящаяся вместе с земным шаром…

Под крыльями самолетов становилось все оживленнее. Всюду были слышны разговоры о перелете.

— Ну, «дай Бог нашему теляти вовка зъiсть», — шутя говорили в толпе солдат и рабочих.

— Наши не подгадят. Покорят полюс враз!..

— А знаешь, что американский президент ответил Пири, когда тот поднес ему этот северный полюс?

— Нет. А что?

— «Я, — говорит, — очень вам благодарен за щедрый подарок, но, право, не знаю, что мне с ним делать»! Ха-ха-ха…

— А мы полюс освоим, что надо. Воздушные завоеватели!

— Ну, брат, не мы первые. Уже в 1897 году француз Андрэ, на плохоньком воздушном шаре, пытался до полюса долететь.

— И правильно! «Безумству смелых поем мы славу!..» Только он чудак был — без никоторого расчета. Разве ж так можно?

— Конечно зря. Он говорил: «Мы будем летать, как орлы, и ничто не сломит наших крыльев».