Утром 28 февраля принесли общую сводку хода военных действий, фотографии. Судя по ним, город Лангшон уже лежал в развалинах. Воронки от снарядов изуродовали центральные улицы, столь памятные по поездкам в этот город. Над руинами стлался дым пожарищ.
Крайняя жестокость все явственнее проявлялась в действиях китайцев на захваченных территориях. В деревне Толап оккупанты оставили после себя голую, выжженную землю. В наспех вырытых ямах под поваленными деревьями лежали трупы заколотых штыками людей, обугленные останки уничтоженных из огнеметов. В общине Тониен не успевших эвакуироваться стариков, детей и женщин, а также раненых ополченцев китайцы сбросили в траншею и расстреляли, молодежь угнали на свою территорию.
Несколько дней спустя я записал рассказ одного из угнанных — Ау Вьет Фана из провинции Лангшон, чудом вырвавшегося из китайского плена. Вот он, почти дословно:
«Ночью 16 февраля я, как обычно, дежурил в общинном медпункте. На рассвете 17-го вдруг услышал непрерывные разрывы артиллерийских снарядов. Дома вокруг горели. Я побежал домой, по пути видел, как наши войска спешно занимают позиции. Захватив из дома самое необходимое, я отправился в тыл. На дороге меня перехватил китайский патруль. Они привязали меня к дереву, били прикладами. Их переводчик все время повторял: «Будешь жить, если скажешь, где вьетнамские части. Согласен?» Снова били, пока я не потерял сознание. Придя в себя, почувствовал, что не могу пошевелиться, — меня связали тонким шпагатом, который при малейшем движении резал кожу.
Два дня спустя меня пригнали в город Пинсян, бросили в тюрьму, где-то около пяти километров в стороне от него. Там находилось уже несколько десятков вьетнамцев, в основном женщин и детей. На них было страшно смотреть: исхудалые, ободранные, из-под лохмотьев виднелись ссадины, кровоподтеки, кровоточащие раны. Жалобно плакали голодные младенцы. Узнал там и своих односельчан — стариков-пенсионеров Нанг Вьет Рао, Ау Вьет Уонга, Нанг Ханг Зиня… Уонг, улучив момент, шепнул мне, что китайские полицейские будут меня бить, как и всех, что погибло много детей, в их числе годовалый сынишка Чьеу Ки Хунга и полуторагодовалая дочка Нанг Тхи Вет.
К тому времени я уже более двух дней ничего не ел. На следующие сутки меня перевели в другую камеру. Мы лежали вповалку на сыром цементном полу, без циновок и одеял, в рваной одежде.
Через два дня меня снова связали и привели к пещере близ селения Кеохан. Втолкнули туда. Я оказался возле груды трупов. Стоял невыносимый смрад. «Подыхай, — сказали солдаты, — если ты такой упрямый». Они собирались меня застрелить. К счастью, где-то совсем рядом появились наши ополченцы или разведчики. Воспользовавшись начавшимся боем, я кинулся в лес. В деревне нашел своих детей — дочку Льен и сына Шана. Плача, они рассказали, как китайские солдаты петлей накинули веревку на шею матери и тянули за оба конца, пока она не умерла…»
1 марта я передавал по телефону в «Правду»: «На отбитых у врага территориях провинции Хоангльеншон представители народных комитетов приступили к сбору показаний жертв и свидетелей военных преступлений маоистов. Так, на правом берегу реки Красной в общине Куангкием составлен соответствующий протокол, куда занесены факты разрушения нескольких сот крестьянских домов и убийств мирных жителей.
Служащая с кирпичного завода в Куангкием Чан Тхи Кук рассказывала:
— Ночью мы — я, муж и наши дети — прятались от артиллерийского огня в трапшее. На рассвете муж выглянул из укрытия и тут же был убит китайским солдатом. Затем в траншею посыпались гранаты. Когда ночью я выбралась из полузасыпанного окопа, переполненного убитыми и ранеными, то увидела трупы… Всех расстреляли китайцы».
Священный гнев против жестокого агрессора охватил весь Вьетнам. На заводах, фабриках, стройках развернулось массовое патриотическое движение под лозунгом «Работать на производстве десять часов и отдавать военной подготовке два часа ежедневно». В военные комитеты районов поступали тысячи заявлений с просьбой об отправке па фронт для защиты социалистического отечества.
4 марта Центральный Комитет Коммунистической партии Вьетнама обратился к бойцам и всем соотечественникам с призывом смести агрессоров с родной земли, надежно защитить границы отчизны. В Ханое в ответ на призыв тысячи людей приступили к строительству бомбоубежищ, рытью траншей и укреплений. Газета «Нян зан» вышла с передовой статьей «Вся страна бьет агрессора, весь народ — солдат!». А 5 марта в 22 часа во Вьетнаме была объявлена всеобщая мобилизация. Страна поднималась на решительный и мощный отпор зарвавшемуся агрессору.
Определяя масштабы общей мобилизации, Национальное собрание СРВ предусматривало охват ею большего, чем в период отражения американской агрессии, контингента населения. Призывались все мужчины от 16 до 45 лет и женщины — от 18 до 40. В городах и поселках шло формирование частей самообороны. Руководство предприятий, госхозов и кооперативов, административных учреждений и учебных заведений обязывалось обеспечить вооруженную охрану своих объектов. Война против пекинского агрессора становилась общенародной.
Передавая эти новости в Москву, я интересовался у редакции: как там, дома, воспринимают происходящее здесь, во Вьетнаме?
На Родине шли массовые митинги в поддержку СРВ, заводы выпускали продукцию для братской страны, в «Правду» поступали сотни писем — советские люди просили направить их сражаться на стороне правого дела героического народа. Из редакции требовали: «Больше материалов, обо всем». Мне в
Ханой звонили из «Коммуниста», «Нового времени», «Огонька», «Пионерской правды», даже из Софии: из редакции газеты «Работническо дело». Не оставалось времени на сон, но все эти просьбы нельзя было не удовлетворить.
Суровым предупреждением агрессору, сосредоточившему к тому времени пять дивизий и на границе с Лаосом, стало Заявление Советского правительства, осуждавшее действия Китая в отношении ЛНДР. «Лаосское правительство и весь народ нашей страны, — говорилось в статье, опубликованной вьентьянской газетой «Сиенг пасасон», — высоко ценят тот факт, что правительства СССР, СРВ и МНР выступили с заявлениями… Правительство ЛНДР, выражая признательность братским социалистическим странам и дружественным государствам мира за солидарность и мощную поддержку лаосского народа, призывает все социалистические страны, неприсоединившиеся государства и миролюбивые народы оказывать и в дальнейшем поддержку и помощь Лаосу в деле строительства и защиты страны».
Из газет, которые приходили в те дни в Ханой, я узнавал, что волна протеста против пекинской агрессии поднимается повсюду в мире, что открыто поддержать бандитские действия маоистов опасаются даже те в Вашингтоне, Токио и западноевропейских столицах, кто «благословил» Пекин на это.
Между тем обстановка складывалась для китайских сил вторжения все более неблагоприятно. По официальным сообщениям вьетнамского генерального штаба, в первую неделю боев потери противника составили около 16 тысяч человек, к 27 февраля эта цифра поднялась до 27 тысяч. В день объявления всеобщей мобилизации китайцы потеряли уже 45 тысяч. Всего же потери агрессора за тридцать дней войны составили 62,5 тысячи солдат и командиров. При этом некоторые западные наблюдатели, которых отнюдь не заподозришь в пристрастии к СРВ, ссылаясь на буржуазных военных специалистов, называли цифру 100 тысяч. То есть, по самым скромным подсчетам, погиб каждый десятый китаец из 600-тысячного войска агрессора. Пекин потерял также 280 танков и бронетранспортеров, сотни автомашин, множество артиллерийских орудий и крупнокалиберных пулеметов, не считая стрелкового оружия и другого военного имущества.
В ходе боев выявились вопиющие недостатки в управлении китайскими войсками и их подготовке. Отсутствие тактической грамотности, неслаженность во взаимодействии танков, пехоты и артиллерии, которые порою не только мешали друг другу или действовали совершенно несогласованно, но и попадали под огонь друг друга, неумение скрытно сосредоточиться на направлении главного удара, плохая индивидуальная выучка и низкий боевой дух личного состава, нехватка транспорта, нежелание или неспособность командования среднего звена проявлять инициативу и самостоятельно принимать решения в изменившейся обстановке — все это стало очевидным и для пекинской верхушки.