Ему разрешили третий взлет. «Ладно, я доказал, что первый раз полет выполнил на «отлично» не случайно, и в третий раз сяду, как и в первый и во второй раз», — думает Каверин.

После выполнения третьего полета, да еще без балласта, все убедились, что Николай вполне оперился. Командир отряда перед строем курсантов объявил Каверину благодарность, а инструктор отпустила его отдыхать.

Долго не мог заснуть в этот день Николай. Радость его не покидала и в последующие дни. Но вот однажды, проснувшись утром, он почувствовал, что случилось неладное. Все в это утро ходили озадаченные, растерянные. И вот почти вся эскадрилья собралась у домика начальника. Видимо, о начале войны сообщили по телефону, потому что радио еще не объявляло.

Вскоре всех курсантов построили и официально объявили, что началась война, что полеты прекращаются до особого распоряжения, пока не прилетит начальник аэроклуба.

Начальник прилетел только во второй половине дня и, произнеся перед курсантами небольшую речь, разрешил на два дня съездить домой, но больше двух дней задерживаться было запрещено.

Фронт был еще далеко, когда Николай вернулся в аэроклуб, но по всему чувствовалось, что курсантов хотят побыстрее выпустить. Теперь уже курсанты стали вылетать самостоятельно один за другим, а Николай летал с инструктором в зону, выполняя фигуры высшего пилотажа. Так продолжалось около месяца, пока немецкие самолеты не появились над Москвой. Когда немцы шли на Москву, они пролетали и над маленьким тренировочным аэродромом клуба, и некоторые из них даже пытались бомбить его.

Летать становилось все опаснее и опаснее. И вот вскоре пришел приказ о прекращении полетов. Курсанты замаскировали машины ветками, и откатили их ближе к лесу. Теперь уже все, за исключением караула, стали уходить ночью с аэродрома. Спали в овраге.

Через несколько дней пришел приказ: «Аэродром перебазировать на новое место».

Куда теперь забросит судьба Каверина? Он не знал. Домой курсантов не отпустили, потому что приказано было сняться в течение суток.

И вот самолеты перелетали на новый аэродром, а все остальное хозяйство и личный состав аэроклуба отправили поездом.

Каверин летел вместе с инструктором на самолете, он уже к этому времени прошел почти полный курс учебы.

Начался август, но все еще стояла настоящая летняя жара. Летать приходилось без выходных, каждый день. Но об отдыхе никто и не думал. Всем хотелось поскорее на фронт.

Фронт все ближе и ближе подкатывался к Москве. Курсантов отправили в летную школу, армии нужны были пилоты.

Каверину еще не было восемнадцати лет, и поэтому он не мог пока принять присягу. Так и учился он без присяги, верный своей Родине. В мирное время в школе полагалось учиться три года, а теперь в десять месяцев сделали из курсантов военных летчиков и присвоили им звание старшин. Летайте, ребята, громите врага.

Вряд ли кто-нибудь из мирных граждан представляет себе, что такое ОАП — отдельный авиационный полк. Это, может быть, куда пострашнее, чем истребительная авиация с воздушными боями!

Уже треть России лежала под немецким сапогом, но люди не могли смириться с этим, и по всей оккупированной территории стали организовываться партизанские отряды. Вот им-то и оказывал помощь ОАП. Но все дело в том, что на вооружении полка были необычные самолеты — планеры. Они были бесшумны, но и безоружны. Повстречай такой планер самолет противника, и все кончено — гибель.

А помогали партизанам так. Выведет самолет планер с грузом на большую высоту, дотянет до линии фронта и тот бесшумно летит в назначенное место. Но летать приходилось не по одному, а нескольким самолетам сразу.

Партизаны ожидали пилотов и выкладывали костры. Но бывало и так, что немцы замечали их, и тогда садиться приходилось вслепую.

Даже опытному пилоту сесть вслепую трудно, а каким это было нелегким делом для вчерашних курсантов. Если летчик неправильно рассчитает посадку, то он всегда может воспользоваться мотором, а что делать планеристу, если он ошибется? Планеристу нужен только точный расчет, на второй круг он уйти не может, ошибся — опустишься туда, куда прикажет планер.

И вот летят планеры в район Витебска, везут к партизанам кадровых командиров, оружие, боеприпасы. Сгущаются сумерки. Вверху холодно, высота 5500 метров. Внизу мелкими огоньками мелькает линия фронта, разрывов снарядов почти не слышно.

Каверин уверенно ведет планер на запад. Но нервы иногда шалят, и он вбирает голову в плечи, словно сливаясь с машиной в единое целое. Первый полет закончился благополучно. Все двадцать человек приземлились в условном месте. Немцы еще, видимо, ничего не знали о наших планерных операциях, и поэтому летчики не встречали пока сопротивления.

Лишь в третий вылет немцы встретили ОАП во время посадки. Они узнали, где партизанский аэродром.

И вот когда первые планеры стали садиться, к ним ринулись танки и пехота. И хотя это наступление предвиделось партизанами, все планеры разгрузить не удалось, некоторые пришлось поджечь и бросить. Кое-кому из сверстников Каверина уже не пришлось возвратиться на базу. Так начались первые потери. Так бывшие курсанты узнали, что такое фронт.

Каверин в тот раз садился восьмым, ему повезло, он приземлился, когда еще площадка находилась в руках партизан, и ему удалось уйти вместе с партизанами в лес.

Прошел месяц. Получив новые планеры, снова шли в тыл врага Каверин и его товарищи. Теперь потери пришлось нести даже в воздухе. Планеристов встречали зенитки, ловили прожектора и ночные истребители. Но партизаны все же получали оружие и продовольствие.

Долго война бросала по фронтам Каверина. Участвовал он и в форсировании Днепра, сбрасывал десант. Однажды самолет подвел Каверина к линии фронта, и Николай отцепился. Когда над захваченной врагом территорией Николай летел еще на буксире, их поезд был замечен. Начали шарить прожектора и бить зенитки. Бесшумно уйти на этот раз не удалось. Осколок снаряда пробил обшивку, разворотив фару, которая была вмонтирована в крыло. Планер стал быстро терять высоту. Но Николай все-таки перетянул через линию фронта, а вот приземлиться благополучно не сумел. Он упал на изрытую снарядами площадку и не мог разглядеть в темноте, куда он садится, и только в последний момент заметил, как неожиданно выросла перед ним земля. Но сделать уже ничего не смог.

В сознание он пришел только в госпитале. Тяжелое сотрясение мозга. Николая тошнило, он бился в горячке. Только недели через две сознание вернулось к Каверину.

Был 1944 год, когда Николай вышел из госпиталя. Комиссия освободила его от воинской службы.

И нужно же было случиться.

Познакомился Николай уже будучи гражданским человеком, с некими Грачевым и Коровиным. И вот однажды к Николаю подошел Грачев.

— Могу предложить тебе одно дело — совершенно безопасное, но зато будешь с деньгами.

Каверин догадался, куда он клонит, но все же поинтересовался, что это за дело.

— Да вот, знаешь, есть один домишко в деревне Данилино, в нем живут мать и дочь. И представь себе — у них есть кое-какие ценные вещички, которые легко можно взять. Видишь — все очень просто. Нужно только приложить немного усилий. Я был не раз в этом доме, знаю, что где лежит, потому что дочь — подруга моей девчонки. Мать глухая, ничего не услышит, а дочка в чулане спит. Мы подъедем на машине, быстрехонько погрузимся и отвезем вещички в город одному барыге, я с ним уже договорился. Гроши получим чистоганом, а завтра и документы у всех нас будут на руках.

Николай колебался, ему трудно было пойти на такое дело, но Грачев, заметив, что Николай сомневается, стал еще настойчивее уговаривать Каверина и убеждать, что это совершенно безопасно. И хотя Николай понимал, что все это может плохо кончиться, он дал согласие.

Часов в семь вечера все встретились и еще раз договорились.

— Сегодня вечером в клуб приходите, — сказал Грачев, — оттуда и поедем.

Коровин и Николай пришли в клуб. Народу в зале было много. Все танцевали. Настроение было радостное.