Проведение операции было назначено в ночь на 19 сентября. Кроме чекистов, к ней привлекли вооруженные отряды московских рабочих-коммунистов. «В ночь накануне операции, — продолжает Ф. Т. Фомин, — меня вызвали к Феликсу Эдмундовичу. Когда я пришел к нему, в кабинете уже были В. Р. Менжинский и член Коллегии ВЧК, секретарь ВЦИК В. А. Аванесов, начальник Особого отдела Московской ЧК Е. Г. Евдокимов. В кабинет то и дело входили чекисты. В. Р. Менжинский вручал им ордера на арест заговорщиков, объяснял характер задания, предупреждал об осторожности. Он был немногословен, очень четко формулировал свои мысли, переспрашивал, все ли понятно».

В ту ночь были арестованы активные заговорщики, в том числе руководители организации Ступин (начальник штаба), Миллер и Алферов. При обыске в квартире Алферова чекисты В. А. Аванесов и Ф. Т. Фомин обнаружили под мраморной крышкой пресс-папье список заговорщиков, а в кармане старых брюк Алферова записную книжку с зашифрованными номерами телефонов многих участников заговора. Все они были арестованы.

При арестах заговорщиков были захвачены отпечатанные приказы и воззвания к различным группам населения, изъято большое количество оружия, в том числе пулеметы и даже орудия.

Следствие по делу заговорщицкой организации вели Дзержинский, Менжинский, следователи Особого отдела.

…К Дзержинскому в кабинет ввели Алферова.

Увидев на столе председателя ВЧК знакомое пресс-папье с малахитовой крышкой, Алферов без запирательств начал давать показания.

Арестованный Миллер попросил бумагу и карандаш, чтобы написать показания собственноручно.

«Национальный центр» и его военно-техническая организация были разгромлены. Члены штаба, командиры «дивизий» (секторов), «полков», «батальонов», «рот», многие рядовые заговорщики оказались за решеткой.

Следствие показало, что «центр» был блоком различных контрреволюционных партий: монархистов, кадетов, правых эсеров, меньшевиков. В нем были представлены все антисоветские течения.

И все же некоторое время для Особого отдела оставалось неясным — через кого добывались шпионские сведения, каким путем и кем переправлялись они через линию фронта к Деникину: арестованные наотрез отрицали свою причастность к шпионажу.

Нужно было найти нити, ведущие от «Национального центра» к шпионской организации в Москве. Поиск этих нитей и разматывание клубка Дзержинский поручил Менжинскому и чекисту, который все последующие пятнадцать лет работы Вячеслава Рудольфовича в органах государственной безопасности был одним из его ближайших помощников, — Артуру Христиановичу Артузову.

Но, прежде чем рассказать, как Менжинский и Артузов распутали этот узелок, остановимся вкратце на еще одном деле, которым пришлось заниматься московским чекистам осенью 1919 года.

25 сентября в Московском комитете партии, занимавшем бывший особняк графини Уваровой по Леонтьевскому переулку[26] состоялось большое совещание. Одним из пунктов повестки дня совещания было сообщение о только что ликвидированном «Национальном центре».

В совещании под председательством Александра Федоровича Мясникова участвовали около 120 партработников из районов, агитаторов, лекторов, потому что основным вопросом совещания была постановка дела в партийных школах.

Около десяти часов вечера после доклада заместителя наркома просвещения Михаила Николаевича Покровского объявили перерыв. Покровский за столом президиума собирал бумаги, часть присутствующих, оживленно переговариваясь между собой, начала расходиться. И вдруг послышался звон разбитого стекла, и в балконное окно влетел какой-то тяжелый предмет… Люди из задних рядов шарахнулись к двери. Началась давка.

Тогда из-за стола президиума поднялся красивый, еще молодой — лет тридцати пяти — человек с высоким чистым лбом и вьющимися волосами, одетый в темную сатиновую рубашку при галстуке. Он поднял руку и звучным голосом произнес:

— Спокойно, товарищи! Спокойно! Сейчас мы выясним, в чем дело!

Это был секретарь МК партии Владимир Михайлович Загорский, старый, несмотря на молодость, член партии, известный в дореволюционном подполье под именем товарищ Денис.

Услышав твердый голос секретаря, многие успокоились и успели выйти из зала. Сам же Загорский быстро и решительно зашагал к неизвестному предмету. Здание расколол чудовищной силы взрыв…

На улице в это время садился в автомобиль комендант Кремля балтийский моряк Павел Дмитриевич Мальков, которому сразу после доклада Покровского нужно было вернуться к себе на работу. Много лет спустя Мальков вспоминал:

«…Блеснула ослепительная вспышка, и вечернюю тишину рванул оглушительный грохот. Из окон соседних домов с дребезгом посыпались стекла…

Ни в одном из окон Московского комитета РКП (б) свет не горел. Да и были ли окна, был ли дом? В сгустившемся внезапно мраке передо мной высилась страшная, изуродованная стена, зиявшая пустыми глазницами выбитых окон. На голову, на плечи оседало густое облако кирпичной пыли, трудно было дышать, под ногами хрустело стекло. Из глубины дома неслись жуткие вопли, крики о помощи, жалобные стоны… В конце переулка замаячили фары стремительно мчавшейся машины, второй, третьей… Оглушительно рявкнул сигнал, заскрежетали тормоза. Из первой машины выскочил председатель МЧК Манцев, за ним еще люди, еще… Со стороны Тверской загрохотали шаги множества бегущих людей. К месту катастрофы мчались бегом, прямо с заседания, члены пленума Московского Совета в полном составе.

Замелькали огни карманных фонариков. Как на Штурм, кидались к дому, карабкались друг другу на плечи, лезли в окна члены Моссовета, чекисты, добровольцы.

Вдалеке пронзительно взвыли сирены. Все ближе, ближе, и вот уже несутся по переулку огромные пожарные машины. Десятки пожарных с ярко пылающими факелами в руках с ходу устремляются в развалины.

Закипела бешеная работа. Чекисты, пожарные разбирали обрушившиеся балки, стены, извлекая из-под обломков жертвы ужасного преступления. Одних несут на руках, другим помогают идти, освободившиеся из-под развалин идут сами.

Вот, тяжело опираясь о плечи рослого пожарного, прихрамывая, шагает Михаил Степанович Ольминский. Под руки ведут раненого Мясникова. Бодрится и пытается вмешаться в общую работу легко раненный Емельян Ярославский».

Изуродованное тело Владимира Михайловича Загорского обнаружили лишь через несколько часов. Всего при взрыве погибло двенадцать московских коммунистов, еще пятьдесят пять — ранено.

Останки погибших перенесли в Дом Союзов. Знаменитые беломраморные колонны обвивали красные и черные полотнища, цинковые гробы утопали в цветах и венках. Горели все люстры, канделябры и светильники. Оркестры, сменяя друг друга, играли траурные мелодии. Вокруг гробов выстроились рабочие и красноармейцы почетного караула.

Хоронили погибших на Красной площади. С прощальными речами выступили Калинин, Мясников и другие товарищи. Лозунги, которые пронесли мимо братской могилы московские пролетарии, лучше всего передают их настроение в тот трагический момент.

«Ваша мученическая смерть — призыв к расправе с контрреволюционерами!»

«Ваш вызов принимаем, да здравствует беспощадный красный террор!»

«Бурлацкая душа скорбит о вашей смерти, бурлацкие сердца убийцам не простят!»

«Вас убили из-за угла, мы победим открыто!»

«Красная книга ВЧК» писала позднее: «Настроение — смелое и твердое, взгляд — бодрый и уверенный, сердце, полное ненависти к врагам, рука, крепко сжатая для сокрушительного удара, — вот результат подлого проявления бессильной злобы и остервенения белогвардейцев и их сознательных и бессознательных пособников».

А вскоре на улицах Москвы появилось отпечатанное где-то нелегально «Извещение». Начиналось оно с явно клеветнического утверждения вполне в белогвардейском Духе:

«Вечером 25 сентября на собрании большевиков в Московском комитете обсуждался вопрос о мерах борьбы с бунтующим народом. Властители большевиков все в один голос высказались на заседании о принятии самых крайних мер для борьбы с восстающими рабочими, крестьянами, красноармейцами, анархистами и левыми эсерами вплоть до введения в Москве чрезвычайного положения с массовыми расстрелами».