Торг идет худо, больше продающих, чем покупающих. А Сашко — везучий: к полудню, глядишь, бежит с выручкой к поджидающей в сторонке сестре. Зажмет в кулак полученные в награду монеты, мигом затеряется в толпе, еще долго не покидает базара, толкается среди прилавков, корзин, подвод, а чтобы не приняли его за какого-нибудь ширмача, охотно пересчитывает свой «капиталы», усердно торгуется, веселит торговок шутками-прибаутками.

Вот Сашко нырнул в толпу торговок, в базарный гул ворвался его звонкий голос:

— Девицы-красавицы, есть модные туфли. Кто купит — жениха заполучит. Сам бы носил, да жинку с рук сбыл. Подходи, налетай, а то уйду — девичье счастье унесу. Покупай, не скупись — деньги слепы, за что отдаешь, не видят. Это ж не туфли, а мечта: сами чечетку выбивают…

Покачав головой, Ирина с улыбкой подумала: «И откуда у него берется такое. Ну и сорванец!»

Поджидая, пока Сашко продаст вещи, она примостилась на свободной скамейке у входных ворот и с интересом следила за происходящим.

Недалеко от себя Ирина заметила цыганку. Сидела она на низком камне, опираясь спиной о базарную ограду, и, не отводя глаз, следила за дверью казино, расположенного напротив, через дорогу. Колени ее, прикрытые юбкой с оборками, почти касались упругой груди.

Ирина не раз встречала цыганку, но не обращала на нее внимания. Так бы случилось и сегодня, если бы не ее странное поведение. День был воскресный, девушки и женщины просят ее погадать, а она отказывает всем:

— Проходите, красавицы, брехать не научилась…

Но вот из казино, придерживаясь за стенку, вышел немецкий офицер. Ворожея мгновенно вскочила, преобразилась: осанка стала горделивой, яркая шаль небрежно свалилась с округлых плеч, мониста сами собой ожили, запели.

— Джамадур, князь, дай погадаю, чистую правду скажу, что будет, что тебя ждет, изумруд мой яхонтовый… Посеребри ручку, брильянтовый.

Молодой офицер, выбритый, надушенный, с недоумением скосил светлые, навыкате, глаза. К нему тянутся тонкие длинные пальцы. Лицо его расплывается в пьяной улыбке. Ай да цыганка: глаза большие, карие, тонкий, ровный носик, талия — в рюмочку. А голос, послушайте, какой голос — мелодичный, как у певчей птички.

— Голубь сизый, протяни руку, утешу, добрый господин. Вижу: тебя радость ждет, в светлом богатстве жить будешь, желанный..

Офицер пренебрежительно поморщился, скупо процедил:

— А-а, цигойнер!

Смуглянка сложила губы бантиком:

— Нет, ошибаешься, брильянтовый, молдаванка я. Отец молдаванин и мать молдаванка.

— Ты такая же молдаванка, как я негр. Ха-ха-ха! — офицер говорил на русском языке почти без акцента.

Цыганка испугалась, заговорила сбивчиво:

— Верное слово — молдаванка. Петь, танцевать с детства приучена. А предсказывать судьбы людей сербиянка обучила. Жить-то надо. Я не эвакуировалась — мне бояться вас незачем, прошлую жизнь ненавижу: вдоволь горюшка испытала.

Продолжая разглядывать ее, офицер смягчился:

— Допустим, я поверил.

— Документы у меня, — и полезла за пазуху. — Молдаванка я.

— Отставить! — прикрикнул он. — Ты мне нравишься. Сегодня я добрый. Чуть живым из пекла выбрался. Так и быть, гадай, лги, фараоново племя!

— Зачем лгать, господин хороший… Я умею читать линий ладони. Что они скажут, то и поведаю.

Любуясь пышным бюстом девушки, офицер, прищурив глаза, улыбался.

А ее лицо выражало таинственность. Длинные пушистые ресницы взметнулись, застыли, желтоватые зрачки расширились.

— Прожитые тобой годы освещены лучезарным светом — солнцем… Я вижу цветы. Много цветов: красные, белые, розовые. Маленький киндер протягивает розы даме в голубом платье. Я вижу почтенного господина. Он подхватывает кудрявого мальчонку и высоко подбрасывает. Все трое счастливы.

— А дальше?

На высоком лбу гадалки выступил пот, лицо ее вытянулось, волосы прядями упали на остекленевшие глаза:

— О, очи мои застилает мрак, я вижу слезы земли, ее горячую кровь. О-о, несчастный человек, влюбилось зло в твою судьбу. А-а, что это? — приблизила ладонь к своим глазам.

Рука офицера дрогнула, он заметно потрезвел:

— Фольга от шампанского, должно быть.

Цыганка не обратила внимания на его игривые слова. Она зловеще продолжала:

— Да, да, я вижу черный степной курган, под ним глубокую яму. В той яме лежит молодой витязь… Ой, я вижу: на белокурые волосы посыпалась сырая, холодная земля…

Офицер побледнел, судорожно занес кулак над склоненной головой цыганки:

— У-у, ведьма вавилонская! — И, махнув рукой, снова вернулся в казино.

Покачивая бедрами, невозмутимо и гордо ушла и цыганка.

В будничной суете, в постоянной тревоге случай на базаре, может быть, и забылся бы, однако в следующее воскресенье цыганка оказалась на прежнем месте. Ирина снова наблюдала за ней, прислонившись к ограде недалеко от гадалки.

Сегодня она не отказывалась ворожить, даже сама зазывала девчат. Ничего особенного Ирина не заметила. Обычная болтовня: «Вы носите в сердце червонного короля…» или «По вас убивается бубновый король».

Неожиданно голос ее потеплел, стал грудным, участливым:

— Гадать? Зачем?

Ирина решила внимательно слушать. Но что это? То не гадание, а, скорее, беседа матери с дочерью.

Перед цыганкой стояла средних лет женщина в черной кружевной косынке, с исхудалым лицом и впалыми глазами.

— Не кручинься, голубушка. Тоска, что подколодная змея, сердце гложет. От печалей — немощи, от немощей — смерть. А у тебя ведь ребенок.

— Мальчонок.

— То-то и оно. Век наш короток, заесть недолго. А кручиною поля не изъездишь. Да утри слезы-то… А ну, дай руку!

Женщина, присев на корточки, с надеждой смотрела на гадалку.

— Говоришь, три месяца нет от мужа писем? А куда напишет? Вспомни: где — он, а где — ты?.. То-то! — И, словно разглядев что-то радостное на ладони, оживилась: — Бога гневишь, матушка, живого мертвым посчитала. Видишь вот эту линию, что соединяется у самого большого пальца? Точная примета: жив твой суженый, верное слово говорю — жив. — И назидательно: — А ждать надо, уж такая наша бабья доля.

Женщина в черной косынке повеселела:

— Спасибо, родная… Это вам за доброту.

Цыганка подняла узелок, строго спросила:

— Что здесь?

— Пяток яичек.

— Мальчонку корми, а мне потчевать некого…

Сашко задерживался. Ирина уже собиралась искать его, да снова звонкий голос гадалки остановил. Мимо проходил, помахивая стеком, толстый немец. Цыганка льстиво заговорила:

— Генерал, осчастливь бедную молдаванку: ей еще не приходилось гадать такому важному начальнику. Небом правит бог, на земле царствуешь ты, мой храбрый рыцарь! Вижу, мужчины покорятся тебе, а женщины припадут к стопам твоим….

Офицер действительно был внушительного вида. Одутловатое лицо его отягощал двойной подбородок. Широкую грудь украшали наградные планки. Он остановился, вытер лицо, толстую шею белоснежным платком, снял фуражку.

До Ирины донеслись обрывки фраз:

— …бубновая, что держишь у сердца, платит тебе черной неблагодарностью. С трефовым делит свой досуг.

— Бубновая, говоришь? — переспросил офицер. — С трефовым?

— Да, да!

— Жена верна мне! — крикнул немец.

Заглядывая в его глаза, цыганка продолжала внушать:

— Мотылек любит солнышко… А слепой муж тем жене удобен, что ни зги не видит.

Резко вскинув руку, офицер с плеча рубанул цыганку стеком по голове:

— Получай, грязная швайн[3].

Вскрикнув от боли, гадалка бросилась бежать. Немец расстегнул кобуру, торопливо выхватил пистолет, прицелился. Сухо щелкнул выстрел.

«А вдруг ее ранило?» — ужаснулась Ирина и, не раздумывая, побежала за цыганкой.

Миновав два перекрестка, поравнялась с ажурной, отлитой из чугуна решеткой городского парка. Под орешником, склонив голову на высокую спинку лавочки, сидела гадалка. Пышные ее волосы рассыпались, закрыв лицо.