– Что там, 22, другие больше голодали, – и подняв бокал, встал.

– Товарищи, выпьем за революцию, которая близка, поступь которой мы слышим! Выпьем за партию, водительницу революции, и в первую очередь за товарищей боевиков – ура!

Узкие бокалы зазвенели разным звоном, чокались, а бокалы были наполнены по разному. Чокнувшись с последним – Черновым, Татаров залпом выпил свой бокал, чувствуя приятную хмельную теплоту. Кто-то быстро поднял ответный тост, и махая бокалом прокричал:

– За счастливый отъезд Николая Юрьевича! За удачу его работы в России – ура!

После обеда, когда все шумели, были веселы, оживлены, Чернов подошел к Татарову, улыбаясь, крутя на его пиджаке большую пуговицу, сказал:

– Когда ж едете, Николай Юрьевич? Взяв Чернова за бицепсы, и притягивая его к себе, Татаров проговорил:

– Сегодня вечером, 11.30, Виктор Михайлович.

– Невозможно.

– Почему?

– У ЦК к вам дело.

– Я должен ехать. Какое дело? Чернов говорил, улыбаясь: – Я уполномочен ЦК просить вас остаться на день.

– Ну, хорошо, – пожал плечами Татаров, – если дело, останусь. До завтра?

– До завтра.

Чернов сказал просто, задушевно.

Проходя мимо Савинкова, бросил:

– Остается. Следите.

13

Расправляя смявшуюся от ветра бороду, Татаров вошел веселый.

– Здравствуйте, – говорил свежо, полнокровно, переходя от Тютчева к Савинкову, от Савинкова к Баху. В Тютчеве показался ему из-под бровей холодок. «Он всегда такой», – успокоился Татаров и встал рядом с Савинковым у стола. На столе в золотенькой раме была карточка полной брюнетки. Оба посмотрели на нее, хоть брюнетки не знали.

– В чем же дело?

– Да вот ждем Чернова, он председатель.

В этот момент отворилась дверь, вошел улыбающийся Виктор Михайлович.

– Совет да любовь, – проговорил он с порога, – погода-то, кормильцы, пушкинская! Прозрачность, ясность, шел по рю де Каруж – не воздух, зефир. А, Николай Юрьевич, здравствуйте, грехом думал, не дождался, поди, уехал. Ну, прекрасно, прекрасно, так что же, товарищи, никак меня только и ждали? Не посетуйте, – подкатил удобное кресло, с большими ручками, Виктор Михайлович.

Савинков, Тютчев, Бах, Татаров садились, Рассыпал по креслу дряхлые кости Минор. Но по тому, как садились, Татаров уже почувствовал недоброе. «Зачем не уехал?» – подумал он. Но, не подавая виду, проговорил поглаживая бороду:

– Какой вопрос, Виктор Михайлович? – и голосом остался вполне доволен, прозвучал без волненья.

– Одну секунду, Николай Юрьевич, – проговорил Чернов, быстро пиша кругленькими буковками – Вопрос? – откладывая перо, поднял Чернов один глаз на Татарова, а другой пустил куда-то в сторону, – видите ли, очень серьезный, то есть не так чтоб уж очень, но ЦК сейчас занят ревизией партийных дел, и вот от имени ЦК я просил вас остаться чтоб при вашей помощи выяснить финансовую и цензурную сторону предпринятого вами издательства. Вы, конечно, поймете желание ЦК взять издательство под свое руководство?

Татаров посмотрел на свою руку, лежавшую на столе. Было ясно: – подозревают. «Надо, главное, держаться с абсолютным спокойствием», – сказал он себе внутренне, когда Чернов говорил:

– Но прежде, чем перейти, Николай Юрьевич, к этому вопросу, мне бы, то есть, не мне, а всей комиссии, хотелось бы выяснить некоторые детали…

Татаров силился понять: о чем? Плотно свел брови над цыганскими глазами. Расправил рукой бороду, не догадался.

– Прошу вас ответить по первому, так сказать, пункту, – глаза Чернова разбежались еще больше, – кто дал вам деньги на издательство? Только уж, Николай Юрьевич, – задушевно сказал Чернов, – знаете народную мудрость, кто правды не скажет, тот много свяжет, режьте нам, кормилец, всё правду-матку, прошу вас.

– Конечно, Виктор Михайлович, – засмеялся Татаров, – вы наверное просто не осведомлены, я говорил Гоцу: – деньги в размере 15 тысяч рублей дал мне Чарнолусский, а дальнейшую помощь обещали Чарнолусский и Цитрон, это одесский издатель, – добавил Татаров.

Это было только мгновение. Мутноватый глаз Чернова замер где-то под потолком. Тряхнув рыжей шевелюрой и пригладив ее, Чернов протянул:

– Так, так, видите, я вот этого, например, не знал, а скажите, – вдруг кинулся он на Татарова и в голосе прозвучала резкость, – остановились вы сейчас в Отель де Вояжер под фамилией Плевинского?

Татарову надо было расхохотаться, ударить кулаком по столу, закричать – что за безобразие! Но Татаров увидел, глаза товарищей режут. «Провал», – пронеслось. И он почувствовал, как дважды перевернулось у него сердце и, показалось, что упало на подошву ботинка.

– Под фамилией Плевинского.

– А номер комнаты?

– Кажется 28.

Совсем близко проплыло лицо Чернова. Улыбалось, перекашивалось. Отчеканивая слога, раздались слова: – Это неправда. Мы справлялись: ни в номере 28, ни вообще в Отель де Вояжер Плевинского нет.

Слышно было чье-то дыхание. Заскрипев, Минор переложил ногу на ногу.

– Я не помню названия. Может быть, это не отель де Вояжер. – Татаров понимал, что говорит глупо, что топит себя, но он уж катился к какой-то страшной пропасти. Казалось, сейчас убьют, как убивали Судейкина. Савинков чертил на бумажке женский, кудрявый профиль.

– Вспомните, – сказал Чернов. – Борис Викторович, запишите в протокол: не помнит ни названия гостиницы, ни улицы, ни номера комнаты.

О бумагу скрипело перо Савинкова.

– Мы же не дети, – проговорил Татаров, – я солгал о гостинице, потому что живу с женщиной и этим оберегаю ее.

– Ах так?

– Если хотите, я назову имя женщины.

– Нет, что вы, Николай Юрьевич, не надо, кормилец. Вы бы сразу так и сказали, тогда мы просто это оставим, простите, вот вы какой чудак! Извините. Перейдем к делу. Скажите, Николай Юрьевич, чем обеспечено ваше издательство в отношении цензуры?

Татаров хотел оборвать, закричать. Но понял, что не выйдет.

– Мне обещал покровительство один из людей имеющих власть, – и услышал, как ему изменяет пересекающийся голос.

– Кто именно? – сухо бил теперь голос Чернова, как гвозди вбивал в совершенно мягкое и они уходили до шляпки.

– Один князь.

– Какой князь?

– Зачем? Я сказал – князь. Этого достаточно.

– По постановлению ЦК предлагаю вам сказать фамилию.

– Хорошо, это – граф, – тихо сказал Татаров.

– Граф?

– Это же неважно, граф или князь, вообще зачем фамилия?

– Центральный комитет приказывает вам.

Татаров сморщился, проведя рукой по лбу.

– Граф Кутайсов, – тихо сказал он.

– Кутайсов? – поднялся Чернов. – Вы с ним сносились? А известно вам, что партия готовила покушение на графа Кутайсова?

Голова Татарова опустилась, руки судорожно сжимали край стола.

– Вы солгали, – услыхал он приближающийся голос Чернова, – скрывая свой адрес, солгали об источнике денег. Чарнолусский вам не давал. Мы это проверили. Цитрона вы даже не знаете, фамилию его услыхали впервые три дня тому назад от Минора. Вы подтверждаете это?

Татаров вздрогнул, поднял голову. Последние силы вспыхнули. «Уйти, бежать» – пронеслось. Он закричал:

– В чем вы меня обвиняете?! Что это значит?!

– В предательстве! – крикнул несдержавшийся Тютчев.

Родилось долгое, страшное молчание.

– Будет лучше, если сознаетесь. Вы избавите нас от труда уличать вас, – сказал Чернов.

– Дегаеву были поставлены условия. Хотите мы поставим условия вам? – проговорил Бах.

Савинков на протоколе рисовал что-то вроде ромашки. Дверь открылась и все увидали на пороге Азефа. Он был сердит, насуплен. Кто его знал, мог догадаться, Азеф в волнении.

– Простите, товарищи, я запоздал, – тихо пророкотал он.

– Мы кончаем, Иван, садись, – сказал Чернов. Скользкий взгляд по Татарову сказал всё. Азеф прошел, грузно вдавив тело в кресло, в углу комнаты.

Покачнувшимся голосом, каждое мгновение могшим перейти в рыдание, Татаров сказал: