Но нелегко теперь войти в Б. О. Входящих допрашивал Савинков. Глаза монгольского разреза не были рентгенами. Савинков не умел узнавать людей. Был сух, надменно спрашивал:

– Почему хотите работать именно в Б. О.? С решением идти в террор не рекомендую торопиться. Сюда должны идти те, кому нет психологической возможности участвовать в мирной работе. Но если вы настаиваете, поговорите с Иваном Николаевичем.

Азеф не подавал руки. Был скуп на слова. Еле переплевывал через вывороченные губы. Но глаза! Глаза были рентгенами. Искоса взглядывая, Азеф насквозь угадывал человека.

– Здраасти, хотите работы? Какую же хотите? Ну, а как же вы? В нашем деле и к веревочке ведь надо готовиться? – гнусаво рокотал Азеф, чиркая пухлой рукой по короткому горлу.

8

В эти дни в Женеве Савинков много читал, много думал. Жизнь казалась ему «ползущим глетчером, правимым пустотой». «Ни на чем, вот на чем я построил свое дело», – любил он повторять Макса Штирнера.

Перед заседанием ЦК Савинков писал стихотворение. Оно билось где-то внутри. Это доставляло удовольствие. Но надо идти на заседание и не опаздывать, просил Азеф, вопрос американо-японских денег Циллиакуса важен. Савинков чуть-чуть задержался. Стихотворение он написал без помарок.

Положив листок с стихотворением под пресс-папье, чтоб не снесло ветром, Савинков пошел на заседание ЦК.

9

Заседание ЦК было бурно. Не потому, что из России шли вести о революции и через сановное лицо получились данные о перепуге и растерянности правительства. Принятие денег от Кони Циллиакуса бури тоже не возбудило. Заседание стало бурным, ибо заседавшие вдруг почувствовали: – партия в руках провокатора.

Началось это так. Усталый, председательствующий Гоц, закутанный в кресле в теплый плед, торопясь от волнения, сказал:

– Товарищи, только что получены сведения. В Москве 16-го марта арестованы члены Б. О. – Борис Моисеенко, Дулебов и Подвицкий. 17-го марта в Петербурге арестованы – товарищи Прасковья Семеновна Ивановская, Барыков, Загородный, Надеждина, Леонтьева, Барыкова, Шнееров, Новомейский, Шергов, Эфрусси и Кац. Кроме того на станции Петербургско-Варшавской железной дороги схвачен с динамитом Боришанский. Динамит также найден в Петербурге у Татьяны Леонтьевой. Товарищи: – сказал Гоц, руки его дрожали, – в несколько дней мы потеряли самых дорогих, самых беззаветных работников, боевая организация в России разбита! Товарищи, это ужасно, но есть вещи еще более ужасные, чем это, нанесенное нам поражение. Страшные факты есть, товарищи, требующие немедленного расследования. Я не боюсь сказать и не ошибусь: в центре нашей партии – провокатор!

В комнате, переполненной людьми, наступила страшная тишина. Все смотрели на Гоца. Прямо против него тучно сидел Азеф.

– Товарищи! – дрожал мягкий голос Гоца, изобилующий интонациями, – не только провал боевой в Петербурге и Москве заставляет нас отнестись со всей внимательностью к этому вопросу. Имеются факты, неопровержимые, подтверждающие наличие крупного провокатора среди нас. Сначала скажу, – присутствующий здесь, только что приехавший товарищ Николай Сергеевич Тютчев рассказывает факт, явно наводящий на грустные размышления.

Пожилой, серебряно-седоватый человек барственного облика, одетый скромно, но изящно, с бородкой клином, с умным энергичным лицом, проговорил из угла:

– Разрешите, Михаил Рафаилович?

– Пожалуйста, Николай Сергеевич. – Гоц печально откинулся на спинку медицинского кресла.

– Дня за два, накануне арестов в Питере, – заговорил размеренно, спокойно Тютчев, – ко мне позвонили в редакцию «Русского Богатства» по телефону. И голос, мной неузнанный, сказал: – «Предупредите – все комнаты заражены».

Тишина в комнате не прерывалась, Азеф неуклюже повернулся на стуле. Подпершись рукой, он уставился на Тютчева. Низкий лоб наморщен, брови сдвинуты. Тютчев не глядел на него. Он обводил товарищей, останавливаясь больше всего на взволнованном, измученном лице Гоца.

– Я спросил: – «нельзя ли поговорить лично?» По-видимому мой вопрос был неожиданен, с ответом произошло замедление, мне показалось даже, что как будто мой собеседник с кем-то переговаривался и затем задал, как бы нерешительно, такой вопрос: – «Да ведь поздно уж, да и где?» – Я ответил – «Здесь». Ответ был такой: – «Нет, это неудобно» и трубка была повешена.

Тютчев смолк. В комнате, казалось, были слышны бившиеся сердца. Тишина начала взрываться короткими разговорами.

– Тише, товариши! – костяшками руки простучал Гоц.

– Вопрос к Николаю Сергеевичу – протянул руку Азеф.

– Пожалуйста, Иван.

Азеф тучно, неловко, всем телом повернулся к Тютчеву, потому что шея у него не поворачивалась.

– Николай Сергеевич, стало быть вы не узнали говорившего по голосу?

– Нет. Но должен сказать, этот голос, всё же я где-то слышал, он мне напомнил очень характерный тембр, который я уже не слыхал лет

10

– А простите, Николай Сергеевич, женский иль мужской был голос? – все обернулись к Чернову.

– Ну, знаете, Виктор Михайлович, – улыбаясь, проговорил Тютчев, – это мне кажется не столь существенно. Ведь мы же не знаем кто звонил, и вероятно не узнаем. Что же гадать на кофейной гуще? Голос был мужской.

Чернов сделал неопределенный жест.

– Товарищи, мы чересчур детализируем этот случай, – говорил Гоц. – Сейчас не место и не время. Да и что же, из пальца ничего не высосешь. Голоса Николай Сергеевич не узнал. Я хотел только осведомить вас об этом факте. Но ведь в руках у нас есть и еще более веские данные, уже фактического характера.

Азеф смотрел темными, упорными, спокойными глазами в мечущееся лицо Гоца.

Савинков толкнул Азефа, наклонившись.

– Ты веришь?

– Возможно, – бормотнул Азеф.

– Мы получили по адресу «Революционной России» следующее письмо. Прочту его, а потом уже будем комментировать. – Повысив вибрирующий в волнении голос, Гоц читал: – «Уважаемые товарищи, департамент полиции имеет сведения о следующих социалистах-революционерах: – 1) Герман, имеет паспорт на имя Бориса Дмитриевича Нерадова, жил в Швейцарии, теперь в России (нелегально), переехал «вероятно» не по паспорту Нерадова, 2) Михаил Иванович Соколов, проживал в Швейцарии по паспорту германского подданного Людвига Каина, должен! отправиться в Россию, 3) за Соколовым поедут в Россию:

А) Гриша, именующийся Черновым, Васнецовым, Бордзенко,

Б) князь Дмитрий Александрович Хилков (двумя неделями позже) и

В) месяца через два бывший студент Михаил Александрович Веденяпин (выедет нелегально из Швейцарии). С товарищеским приветом…»