«Палкин» решил активизировать разработку «Доцента» старым испытанным способом — оказать мощное психологическое давление на разработчика… Однажды мне позвонили из приемной покойного ныне генерала Н. — тогдашнего заместителя начальника Управления и сказали, чтобы я зашел. Н. появился у нас сравнительно недавно, переводом из Астраханской области — это он (помните?) успешно боролся с холерой…

Любезно улыбаясь, Н. попросил меня принести дело «Доцента», чтобы ознакомиться с ним, а то, мол, оно на контроле у Председателя (это было сказано веско), а он, Н., его и в глаза не видел. Я отнес ему четыре толстенных тома. Увидев эту груду, Н. явно приуныл, но тут же бодро сказал, что поработает над ней и вызовет меня.

Благообразный, плотный, какой-то уютный, Н., сняв очки, любил, вскинув голову, вглядываться в неведомые для рядового оперсостава дали и озвучивать негромким голосом то, что ему удавалось там увидеть.

Через месяц наша беседа началась с того, что Н. осведомился, сколько лет я работаю в КГБ. Услышав, что 13, он с энтузиазмом заметил, что ну вот, стаж-то какой… «На вас ведь вся наша надежда, ведь вам мы передадим в свое время бразды правления, а вы, оказывается, не осознаете важности того, чем занимаетесь, не отдаете делу всего себя целиком. Видимо, как-то вам надо объяснить все это в доступной форме», — и пошел, пошел, но все это было только начало.

«Ну, — повернулся он к томам, из которых торчало несколько десятков закладок, долженствующих показать мне, какая кропотливая работа была им проделана. — Вот, например, такая-то. Почему бы нам ее не использовать и не подвести к этой архитекторше, а потом и к самому «Доценту»?

Я сразу понял, что Н. то ли ничего не читал, несмотря на закладки, то ли не представляет себе некоторых деталей агентурной работы, если не иметь в виду еще и «общечеловеческие ценности»…

— Именно ее мы и не сможем использовать, — сказал я, глядя в глаза генералу.

— Это почему же?

— Да архитекторша как раз ее мать, и мне кажется, вряд ли было бы удобно обратиться к девочке с нашей просьбой…

Н. мгновенно потускнел, согласился, что да, действительно, как-то он это просмотрел, но тут же взбодрился и сделал еще несколько предложений по ведению дела, к сожалению, адекватных первому.

Провалившись со своими советами, Н., в общем не злой человек, рассвирепел, но продолжал говорить спокойно и целеустремленно. Такой головомойки я не получал за все три с лишним десятка лет службы. Его речь закончилась тонким рассуждением о том, что люди, не отдающие себе отчет в важности своего дела, как-то не монтируются с современными требованиями, предъявляемыми к сотрудникам КГБ и вообще…

Получив кнута, я забрал злополучные тома, отнес их в комнату 574 и вышел на улицу. Ноги привели меня на Цветной бульвар, я устало опустился на скамейку и долго курил, тупо глядя на прохожих.

Сейчас смешно вспоминать мои переживания из-за несправедливой взбучки… Ведь в «Доцента» было вбито столько труда — и не только моего — и практически впустую. Мы при всем желании не могли бы предъявить ни ему, ни его приятелям никакой «компры» при самом большом желании (которое, кстати, испытывали далеко не все…).

Я вернулся в «Дом», поплелся к Николаю Николаевичу, рассказал о разговоре с Н., поплакал в жилет. Николай Николаевич сказал:

— Давай попробуем вот что: готовь все материалы и пиши рапорт на профилактику двух-трех человек из нашей компании.

— Да вы что, Николай Николаевич, какая профилактика, когда «Палкин» и Н. настроены только на «посадку», когда уже и Председателю материалы доложили. Не утвердят они рапорт.

— Ты делай, что говорю. Да, наболтали они в последнее время много, да ведь не сделали-то ничего. Надо в рапорте подчеркнуть, что и история с рукописью, из-за которой все началось, — липа. «Доцент» похвастался перед какой-то дамой, что готовит рукопись для передачи на Запад, да мы-то ведь знаем, что кроме трепа ничего нет. Вот и отрази — сам знаешь как. Я тут недавно на совещании у Ф. Д. был, так он полчаса твердил нам: профилактика и профилактика. Не доводите разработки до драматических концов, говорит, когда есть возможность остановить какого-нибудь «активиста», используйте ее для профилактики. А ты со своей тянучкой доиграешься, вот возьмет Доцент, да и напишет, да и передаст, да и подорвет устои советской философской школы…

— Это у меня-то тянучка? Да я все эти три года…

— Вот-вот. Три года.

Мы оба уже улыбались. Курс определился. Начиналась тонкая игра — на чье имя писать рапорт, кто из начальников пойдет в отпуск, кого нужно обойти, а к кому надо идти напрямую за поддержкой.

Я вовсе не хочу сказать, что нами двигали какие-то благородные побуждения или что таким образом мы вносили свой вклад в строительство демократии в разнесчастной России. Но ведь мы действительно не могли предъявить «Доценту» и K° ничего путного, хотя и имели массу интереснейших (для нас, не для суда) материалов! Самое время было остановиться.

Я полдня прокорпел над рапортом, аккуратно его отпечатал и пошел к Ник. Нику. Он внимательно прочитал мою писанину.

— Ишь какой ты у нас писатель, когда получишь по зубам-то. Ну, давай пройдемся еще разок, с карандашиком.

Рапорт действительно получился недурственный. Нарочито сухо и бесстрастно там излагалось, что, по имеющимся данным, такой-то намеревался, планировал, имеет родственников в Америке, настроен, высказывается, общается, встречается, выступает в беседах с друзьями с позиций…

Дальше так же бесстрастно рассказывалось, что с помощью таких-то мероприятий и по данным агентов все это — чушь и болтовня. Вместе с тем считали бы целесообразным такого-то строго предупредить, напугать, разогнать и пр. Предлагались довольно хитрые меры по «размыву» окружения «Доцента» и обещался строгий контроль за его поведением после профилактических мероприятий. Ник. Ник. прочитал еще раз, подписал в положенном ему месте и задумчиво поглядел на левый верхний угол документа, где под надписью «Утверждаю» были прописаны должность, звание и фамилия «Палкина».

— Сегодня Гостеву доложу, посоветуюсь, а потом к «Палкину», и прикинем, что дальше делать. «Палкин» точно оставит бумагу у себя, будет копить контраргументы. Мы в это время придумаем, как бы сделать, чтобы Ф. Д. узнал о рапорте…

Мне не хотелось бы создавать впечатление о Бобкове как о вселенском благодетеле, гуманисте и «умеренном либерале», да он и не нуждается ни в чьем заступничестве. Я просто считаю, что, даже перейдя из ВГУ в 5-е Управление, Ф. Д. оставался главным контрразведчиком страны и фигурой государственного масштаба. Он обладал, с одной стороны, способностью мыслить ретроспективно, анализируя огромный опыт, накопленный за долгие годы службы, а с другой — необычным даром предвидения. Он, например, предсказал наступление США по фронту «прав человека», «народную дипломатию» и многое, многое другое. Он давно разгадал сущность наших нынешних «демократов» и хорошо понимал, что они принесут стране.

Да и опасность грозила нашему государству скорее всего не «по линии» ВГУ, а именно по нашей, «пятой линии». Зарубежные спецслужбисты тоже просчитывали варианты политического развития СССР и больших ошибок, как видно, не допустили. Правильно была ими выбрана и агентура влияния — скорее всего, они вербовали ее давно, «на вырост», и дождались, когда она заняла достаточно высокое положение для реализации их планов по разрушению СССР, существовавшего строя, ограблению населения страны в невиданных масштабах, сталкиванию нас на узкие тропинки, по которым плетутся так называемые «развивающиеся страны».

А что творилось вокруг, как шли дела в Управлении? В военной да еще секретной организации о том, что творится вокруг, люди знают немного и в самых общих чертах. Даже в комнате 574, где я уже был самым старшим и по опыту, и по возрасту, и по званию, и по должности, мы знали о делах друг друга лишь то, что вольно или невольно слышали из телефонных разговоров или когда обращались друг к другу за советом, помощью в конкретных ситуациях. Я знал, например, что Женя К. вел сложнейшее дело по разработке какого-то «ревизиониста», проводил по нему хитрейшие комбинации, в которых по очереди участвовали некоторые сотрудники отделения и я в том числе, однако до сих пор я не знаю, кто этот ученый и в чем заключалась его вина. А ведь во время одной из операций я даже сидел в соседней квартире с оружием и имел приказ в случае специального сигнала стрелять в замок (не в людей, конечно) на двери «ревизиониста» (ключей от нее добыть не удалось), врываться в квартиру и «класть всех лицом на пол».