А Бобков остался недоволен… Говорил, что надо было профилактировать, не допускать даже сгруппироваться как следует, не доводить дело до «дела»… Далеко он умел смотреть и при этом еще и видеть…
Расходились Лебедев и «Палкин» и в оценке работников, их деловых качеств. К этому времени «Палкин» уже основательно «почистил» отдел — один за другим его покидали опытные и интересные люди, в основном, выходцы из знаменитого 7-го отдела ВГУ. Приходило все больше молодежи, которую «Палкин» и его клевреты обрабатывали в нужном им плане, и часто небезуспешно.
А некоторых и обрабатывать не было необходимости. Палкин обожал брать на работу отпрысков и родственников областных и московских партийных деятелей, перетаскивая их из глубинки в первопрестольную, создавал личную преторианскую гвардию в отделениях, отделах, Управлении. К слову сказать, многие из них весьма «соответствовали»: хорошей работой похвалиться не могли, зато усердствовали на ниве «борьбы» с зеленым змием, любили поскандалить. Один из них, сынок посла СССР в восточноевропейской стране, в пьяной ссоре и последовавшей за ней драке застрелил милиционера из папиного, видимо, «вальтера», другой — сын крупной шишки из Верховного Совета СССР стал первым и единственным предателем 5-го Управления: выхлопотал себе загранкомандировку и не вернулся из нее. Со всех ответственных как с гуся вода — к этому времени предательство в ПГУ было уже чуть ли не привычным, а уж с нас какой спрос…
Лебедеву предложили — в Инспекторское с небольшим повышением, и он принял предложение, «от которого нельзя было отказаться»…
Он по очереди беседовал перед уходом со всеми, особенно с молодежью, о которой заботился, защищал от несправедливых (а иногда и справедливых) нападок, продвигал, учил тому, что знал сам, а порой и тому, чего не знал.
Мне он сказал: «Ну, Ж-Женя, жизни хорошей тебе тут не видать, конечно, «Черный» всех вас, и тебя в том числе, «обвалял» с головы до ног. Ты можешь продержаться на одном — на конкретных результатах и вербовках, теперь ты все это умеешь. Может, со временем удастся перебраться куда-нибудь подальше от этой команды, не пропусти случая. «Рыхлого» и «Пропойцу» опасайся больше всех, «Черный» рядом с ними — ребенок. Трудись, в случае чего иди к Филиппу. Но только в крайнем случае, когда уж будет совсем невмоготу. Да не давай им возможности шею тебе свернуть на «Доценте». Придумай вместе с Ник. Ником что-нибудь, да побыстрее. Заканчивайте эту разработку, а то как бы она вас не закончила. Думаешь, твоя молчанка в 1968 году забылась? Ты думал, что кроме Рыхлого да тебя никто ничего не заметил? А если «Палкин» сам не обратил внимания, так другие позаботились, обратили… Они ведь живут этим, они и здесь, среди нас, крамолу все выискивают…»
Вот так поговорили на прощанье. «Ободряющий» получился разговор, но полезный, и главное дело, своевременный, потому что Лебедев как в воду смотрел — на меня надвигалась очередная оперативная гроза…
Дороги наши разошлись, и много лет спустя я узнал о смерти Алексея Николаевича после тяжелой болезни. Он был совершенно одинок, и я начал разыскивать могилу — навестить, может, поправить чего… Не осталось никаких концов — так и не нашел.
В том же 1972 году я впервые поехал в Литву. С тех пор в течение 20 лет я бывал там либо в командировках, либо на отдыхе почти каждый год и навсегда полюбил эту крошечную страну и людей, которые там живут.
Слава Л. и я отправились в Литву на отдых с детьми; это была первая длительная автомобильная поездка в новеньких голубых «Жигулях», которые я приобрел незадолго до отпуска. Сыну было десять лет, дочери Славы — Наташе — восемь. Дети тоже запомнили эту поездку на всю жизнь…
Дорога от Москвы до Минска и дальше, через Гродно, по нашим меркам недурна — Минское шоссе широкое, и путешествие не представляет для опытного водителя никаких трудностей. В первые поездки мы обычно ночевали в Минске, давали детям возможность передохнуть, потом привыкли покрывать расстояние до Вильнюса «в один удар» — это около тысячи километров. Но то было уже время других машин и других спутников…
Литва сразу же, на границе с Белоруссией, распахивается перед автомобилистом как заграница: дорога, разметка на ней, знаки и указатели, поведение водителей — все не такое, как в России. Даже тогда, в 1972 году, литовская деревня или хутор были совершенно непохожи на деревню или хутор в России — по крайней мере, на то, что нам, городским жителям, приходилось видеть. Мы часто останавливались в маленьких городках или деревнях — то посмотреть старинный костел (а иногда его развалины), то взглянуть на ассортимент товаров в сельпо и поразиться выбору, невиданному для россиян, то перекусить и познакомиться с необычными литовскими кушаньями.
Литовцы опрятны, в селах и городах порядка и чистоты несравненно больше, чем у нас, в России.
Пологие литовские холмы, долины, напоминающие линии женского тела, плотные, уютные леса сообщают путешественнику чувство глубокого покоя. Глаз отдыхает на зеленых просторах, и вовсе не чувствуется, что Литва такая маленькая страна. Литовцам она кажется достаточно просторной, а любят они ее, как, по-моему, никто другой не любит свою Родину, — может быть, я заблуждаюсь. В этой любви нет истерической суеты южан, она не выставляется напоказ, ею не размахивают у вас перед носом и не требуют ее разделить навсегда и сейчас же.
Эта любовь трогательна тем, что большинство литовцев стремятся ее воплотить в жизнь, а не дребезжать о ней в долгих тостах во время застолий или нудных речах на собраниях. У нас привыкли называть эту любовь «национализмом» и испытывать сильное раздражение оттого, что литовцы любят Литву больше, чем СССР. Ну что ж тут поделаешь — ведь у нас есть пословица, прекрасно отражающая суть вещей: «Насильно мил не будешь», — да вот только не любим мы вспоминать наши мудрые поговорки, когда они обращены против нас…
Две главных беды России — дороги и дураки? Литве в этом смысле повезло. Дороги литовцы умеют беречь — весной и осенью запрещено выезжать на дороги транспорту, вес которого превышает допустимый. Литовцы говорили, что этот запрет не нарушает никто, кара какая-то несусветная.
Повезло Литве и с дураками — и это до сих пор осталось для меня совершенно необъяснимой тайной. То есть, дураки в Литве, как и везде, есть. Ну, может быть, поменьше, чем где-либо, но ведь и страна невелика, а вот в начальники они почему-то не попадают. На протяжении долгих лет я, мои родственники и знакомые дружили и водили знакомство с десятками литовских начальников — партийцев, строителей, художников, архитекторов, работников городского хозяйства — и часто сплетничали о них. Все сходились на том, что да — дураков среди них не наблюдалось. Это не значит, что весь руководящий состав республики был укомплектован агнцами, альтруистами, херувимами, — вовсе нет. Среди них были и жлобы, и карьеристы, и, наверное, мздоимцы, а может, даже и жулики, но дураков не встречалось.
В Литве очень любят скульптуру. Эта любовь восходит к тем временам, когда дорожные перекрестки и заставы украшались статуями Христа. Как правило, лицом Спаситель походил на соседа или знакомого из соседней деревни — старинные деревянные скульптуры Христа, бережно хранимые теперь в музеях и частных коллекциях, удивительно многолики, это вам не однообразные скучные изображения в европейских костелах и соборах. Литовский Христос с его удивительно очеловеченным образом был, наверное, понятен и очень близок верующим…
Предполагаемая нами тотальная нелюбовь литовцев к России не помешала им отлично выучить русский язык, ни в одной из республик СССР — я бывал во многих — не приходилось мне слышать такой чистой, грамотной русской речи. Может быть, учить русский им было нетрудно потому, что литовский язык очень сложен? Или потому, что они очень трудолюбивы? Или потому, что полюбили нашу литературу?
А вот русских, владевших литовским языком, даже проживших там всю жизнь, я встречал единицы… Но ведь и литовская литература прекрасна, многогранна, самобытна, глубока…