Дальберг осмотрелся. Его внимание привлекло кафе «Сонеты». Почему он раньше не приметил его? Такое удобное место для встреч или постановки знаков. Надо запомнить.
Неслышно подошел автобус. Пассажиры заняли места у окон. К Лео подошла женщина-кондуктор. Встряхнув сумкой, спросила:
— Вам?
— До Репино. — Дальберг протянул металлический рубль.
— Семьдесят пять копеек, — кондукторша вручила ему набор билетиков и сдачу.
Мужчина, сидевший по другую сторону прохода, дал ей, не считая, несколько монет и сделал небрежный жест рукой: билет, дескать, не нужен. Женщина расплылась в улыбке и перешла к следующему пассажиру. «Одна из взаимовыгодных форм приработка: ей прямой доход, ему экономия», — констатировал про себя Дальберг. Он уже знал их несколько: чаевые шоферам такси, официанткам и швейцарам в ресторанах, продавщицам. В одной московской гостинице, где ему был заказан номер, он видел, как смуглый мужчина с усиками и в огромной нелепой кепке убеждал дежурного администратора предоставить ему комнату, выразительно жестикулируя паспортом, из которого выглядывал уголок двадцатипятирублевой купюры. Встретив его утром в буфете на этаже, Лео понял, что человек-кепка своего добился. Подобные вещи он запоминал: как знать, может пригодиться.
Дальберг поудобнее устроился в кресле. Комфортабельный автобус мягко тронулся с места. Мимо проплыл Кировский мост и Нева под ним. Сидя с правой стороны, Лео видел вдали новую гостиницу «Ленинградская» и Военно-медицинскую академию. В объединявшей их водной глади отражалось не по времени года яркое солнце. Стоял чудный октябрь, сухой и теплый, Лео вспомнил, как они радовались таким вот хорошим осенним дням, когда до войны еще жили на Карельском перешейке, каким прекрасным бывало тогда побережье Финского залива!.. Но он отвлекся. Пожалуй, гостиница и академия мало гармонируют друг с другом.
Автобус мчался уже по Кировскому проспекту. Слева осталась Петропавловская крепость, справа — мечеть с голубым куполом. Вот здесь, на бывшем Каменноостровском, как говорила мама, жила их семья в «прекрасной квартире прекрасного дома». Остался позади и «прекрасный дом», как осталось в прошлом все, что было у мамы, дедушки, бабушки. Но почему это не осталось прошлым для дяди Сережи, который, кстати, никогда не вздыхал по «прекрасному дому»?
Мысль эта испортила ему настроение. Надо взять себя в руки, приказал себе Дальберг. При чем тут дядюшка? Он предал интересы семьи. И еще неизвестно, кем бы он был, если бы не эта Советская власть, которая печется о каждом сколь-либо способном человеке. Спокойнее, спокойнее... Он нелогичен. Иначе зачем он был бы здесь? Зачем коллегам дядюшки на Западе потребовался его сплав? Нет, все верно. Если хочешь жить, надо бороться, и бороться хладнокровно.
Дальберг постарался отвлечься. На остановке «Исполком», уже за городом, из автобуса вышел мужчина, не взявший билет у кондукторши. Появились три новые попутчицы: женщины с хозяйственными сумками и корзинками.
Чем ближе к Куоккала (он не признавал советское название поселка) подходил автобус, тем большее волнение охватывало Дальберга. Наконец автобус остановился в Репино. Кроме Лео здесь вышло еще несколько человек, приехавших познакомиться с «Пенатами»: две пожилые интеллигентные супружеские пары, стайка студенток, высокий и стройный татарин с черноволосой женой-татаркой в больших очках. Судя по их репликам (они говорили по-русски), это были ученые из Казанского университета.
Пожилой мужчина, опираясь на тяжелую инкрустированную трость, подагрической походкой направился к туалету, расположенному чуть в стороне, за пределами «Пенатов». На стоянке уже находилось два автобуса «Интуриста» и несколько частных автомобилей. В музей входила группа экскурсантов, судя по одежде — иностранцев.
Взглянув на часы, Дальберг неторопливо направился к памятнику Репину. Если за ним все же наблюдают, пусть видят, что он поступает как все: собирается почтить память великого русского художника, которого его родители к тому же хорошо знали лично. Из его анкет известно, что он родился в Териоках, ныне Зеленогорске. Вполне естественно, что после «Пенатов» он проведет остаток дня в местах своего детства. Кто же откажет себе в удовольствии побывать на родине, которой давно лишен...
Так, в который раз доказывая воображаемому противнику свое никем не оспариваемое право на пребывание в «Пенатах», бывшую хозяйку которых, Веру Ильиничну, он отлично помнил как добрую знакомую их семьи, Дальберг стоял в задумчивой позе возле памятника, почтительно держа шляпу в руках. Затем, как и другие посетители музея, он стал медленно обходить территорию усадьбы. Маршрут его по дорожкам при этом был построен так, чтобы из поля зрения ни на минуту не выпадала беседка «Храм Озириса и Изиды».
Точно в назначенное время (указанное инструкцией) к беседке подошел солидно выглядевший, полноватый мужчина в костюме из серого твида, постоял возле лестницы, поднялся наверх и стал рассматривать искусной плотницкой работы деревянные колонны, поглаживая их ладонью. Через несколько минут мужчина в сером костюме спустился вниз и медленно побрел по «Аллее Пушкина». Чтобы не встретиться с этим человеком, Лео отошел в глубь парка. «Доктор Корицкий», — определенно констатировал Дальберг. Корицкий не знал его и знать не мог, но сталкиваться без нужды (а ее не было) по законам конспирации не следовало.
Вскоре Лео увидел, как из дома-музея вышла группа экскурсантов и рассыпалась по парку. Среди них была стройная, хотя и не молодая дама в вязаном бежевом костюме. Задумавшись о чем-то, она медленно шла к «Храму Озириса и Изиды». Дальберг знал, кто эта дама и что она будет делать дальше. Знал он и то, что это произойдет через несколько минут после того, как, в соответствии с расписанием, уйдет в Ленинград рейсовый автобус, на котором покинет «Пенаты» профессор Корицкий. Все, слава богу, шло по разработанному плану.
Дама достала из сумочки пачку сигарет, остановилась на секунду, щелкнув зажигалкой, прикурила. Не обратив на экскурсантку ни малейшего внимания, Дальберг неторопливо прошел мимо нее по пересекающей аллее. Когда их отделяло друг от друга шагов пятнадцать, он опустил руку в карман пиджака. Это был сигнал...
Женщина докурила сигарету, подошла к лестнице и, словно невзначай, протянула правую руку к верхней ступеньке...
Дальберг облегченно вздохнул. Но именно в этот момент из-за беседки появилось двое мужчин: один молодой, высокий, второй постарше и пониже, но шире в плечах. Высокий вежливо, но крепко сжал сильными пальцами кисть женщины. Она вскрикнула, попыталась вырваться — безуспешно. Вскрикнула и какая-то оказавшаяся неподалеку иностранная туристка. Недоуменно взирала на странную сцену и молодая супружеская чета из Казани. К ним подошел старший из двух мужчин. Указав на женщину в бежевом костюме, сказал громко:
— Не удивляйтесь, пожалуйста. Эта дама нарушила правила нашего гостеприимства...
Дальберг скрипнул зубами. «Саатана перкеле!» — по привычке выругался про себя по-фински. Сохраняя внешнее спокойствие, сделал вид, что ничего не заметил, и направился к дому-музею...
Через час рейсовым автобусом Лео доехал до Зеленогорска. В пути его уже ничто не интересовало: ни спокойное море с виднеющимся вдали куполом Кронштадтского собора, ни новый ресторан, ни живописные дачи и пансионаты. Он бессмысленным взором смотрел на каменистое побережье с редкими соснами и думал, что будет дальше...
Глава 23
— Итак, обвиняемая Нурдгрен, вы признаете себя виновной в шпионаже против Союза Советских Социалистических Республик?
— Да, признаю, — подтвердила Дарья Нурдгрен, нервно стряхивая пепел с сигареты. Ермолин обратил внимание на ее руки: они дрожали, хотя голос казался бесстрастным.
— Вам ясно, что по заданию иностранной разведки вы совершали особо тяжкие государственные преступления против вашей страны не только в тот момент, когда вас задержали с поличным, но и раньше?