— Вон, вверху справа…

— Точно, он! — И тяжелая машина срывалась в крутой вираж, уходя от опасности в облака, в черноту ущелий. На такие штуки Кудряшов был великий мастер. Главное — увидеть первым.

Позже Кудряшов не раз хвалил себя за верный выбор. Саденов стал для него не только надежным помощником, но и жестким контролером и верным товарищем.

Однажды после бомбардировки, с пробитыми в нескольких местах плоскостями, они возвращались, усталые, на аэродром Астафьево. Самолет вышел на посадочную прямую, но перед самой полосой резким порывом ветра машину отнесло в сторону. Надо было подниматься и повторять заход. В тот момент, когда бомбардировщик начал набирать высоту, Кудряшов вдруг непроизвольным движением убрал газ на себя, совсем выключив подачу смеси. Кусан тотчас ударил командира по руке, да так, что «барашек» с рычага вылетел.

Штурман закричал, обеспокоенный:

— Что там происходит у вас?

Кудряшов не ответил, он молчал, пораженный своей оплошностью.

— Да вода попала в мотор, — недовольно отозвался Саденов, не глядя на командира. — Отключили, на одном будем садиться.

Ничего не сказал ему потом Кудряшов. Молчал и Саденов, только отыскал далеко закатившийся «барашек» и приладил на место.

В действующей армии у бамовских летчиков оказался могучий покровитель — Сергей Алексеевич Ульяновский. Бывший пилот экспедиции стал теперь заместителем командира авиадивизии. Правда, узнать Ульяновского поначалу было трудно из-за ожогов на лице, В одном из первых боев его СБ — скоростной бомбардировщик — подбили; весь экипаж погиб. Он один, полуживой, обгоревший, долго полз, не видя ничего перед собой. Полз на лай собак. На его счастье, встретилась старушка-колхозница, которая не побоялась расстрела — спрятала и выходила раненого летчика.

— Вас за меня немцы замучат. Уйду я…

— Поднимешься, тогда уйдешь.

Когда он окреп, партизаны помогли ему перейти линию фронта. Ульяновский не забыл спасительницу. После освобождения района он навестил свою вторую мать, отписал на нее свой денежный аттестат, часто посылал посылки с продуктами.

Генерал Ульяновский видел, что условия работы дальних бомбардировщиков во многом аналогичны бамовским. Даже ошибки, совершаемые пилотами, и в особенности штурманами, казались сходными с причинами тех неудач и несчастий, что случалось порой в горном Забайкалье. Он был доволен, что заполучил людей с бесценным опытом полетов в малодоступных районах, тем более, что знал лично каждого — кто на что способен. Ульяновский называл эти кадры «бамовской эскадрильей» и старался направлять своих любимцев на работу в особо сложной навигационной обстановке — десантирование парашютистов и грузов с предельно малых высот. А задач подобного рода становилось все больше. Антифашистское движение в тылу врага, партизанские отряды становились тем вторым фронтом, который не спешили открывать союзники.

Летчик Константин Кудряшов, герой Советского Союза

Черт в санях

Во фронтовой жестокой обыденности есть свои правила и особые привилегии. Если тебя выделяет командование, значит, жди: присматривают для какого-то особого случая. В наших ВВС никогда не было недостатка в смелых летчиках. Приказ идти по заданию Генштаба отличался от обычных бомбардировок только тем, что обязывал к наибольшей вероятности исполнения. И, хотя гарантий на войне не может дать никто, на такие дела подбирались экипажи, способные на нечто большее, чем просто смелость, чем обычное владение техникой.

Далеко не каждому кадровому офицеру выпадала на фронте столь высокая честь — выполнять задания непосредственно Верховного командования. Федор Румянцев по-прежнему считал себя человеком сугубо гражданской профессии, не забывал, что в действующую армию пришел временно, а то, что недавно на его плечах заблестели лейтенантские звездочки, так это скорей для — порядка, чем по службе. И даже в погонах он был мало похож на военного.

Эти специальные задания Румянцев поначалу воспринимал без воодушевления, поскольку они чем-то напоминали транспортные, даже, можно сказать, почтовые дальние рейсы: отвезти на Б-25 с дополнительным бензобаком людей или грузы к назначенным точкам, сбросить их и назад. Через некоторое время должна прийти радиограмма-«квитанция», что груз получен, или что «пассажир» прибыл. То ли грузовик, то ли такси ночное… Все делалось незаметно, безо всякого шума, стрельбы, бомбежки. А он, Федор Румянцев, еще не рассчитался с фашистами за то письмо из родной Калуги, за «доплатное», за брата Сережу…

Ульяновский уловил его настроение и стал объяснять, что разведчики и диверсионные группы, которые на парашютах сбрасывались в глубокий тыл врага, наносят врагу еще больший урон, чем эскадрильи бомбардировщиков. Недаром за каждый уничтоженный «партизанский» У-2 немецкое командование своим летчикам выплачивало приз в две тысячи марок — вдвое больше, чем за сбитый истребитель. Румянцев вскоре сам почувствовал правоту этих слов, хотя бы по той нервозности, которую проявляли гитлеровцы, когда в глубине их территории, вдали от объектов бомбометания они вдруг обнаруживали одинокий самолет-призрак. По характеру его маршрута и по профилю полета можно было догадаться, что везет он лиц, крайне неприятных для рейха. И фашисты предпринимали все меры, чтобы сбить самолет или хотя бы выяснить точку сброса парашютистов.

— Старайтесь неслышно идти, — предупреждал генерал. — Как, бывало, у нас на Байкале пели: «Близ городов озирался зорко…» Вот так: зорко и тихо…

И вдруг Ульяновский грохнул кулаком по столу:

— Над своей землей в теми ночной, как тати, бродим. Проклятье!..

В такие рейсы не давали истребителей воздушного прикрытия и штурмовиков для «проталкивания» через линию фронта. Нельзя было привлекать внимания к операции. Фронт обычно проскакивали на бреющем. Наши зенитчики предупреждались заранее, они научились распознавать по силуэту «Милашку» — Б-25 «Митчелл», а немцы не успевали прореагировать и даже толком разглядеть тип машины, поскольку самолет неслышно шел «с горки», а над их позициями возникал внезапно — уже на полном газу. Труднее было на обратном пути, особенно летом, поскольку для возвращения не хватало темного времени.

Когда фашисты обнаруживали такой самолет, они поднимали в воздух звенья и целые эскадрильи ночных истребителей, организуя настоящую охоту за «Милашкой». Перехватчиков порой было даже слишком много, так что они, случалось, в темноте открывали друг по другу беспорядочную пальбу трассирующими очередями, и им приходилось зажигать навигационные огни для взаимного опознания.

А пока они разбирались, «Милашка» уходила, прижавшись к земле.

Стрелкам строго-настрого было приказано только следить за противником, не демаскировать себя и открывать огонь лишь в случае явной опасности. Ведь в глубоком тылу, в темноте противник нередко принимал одиночную машину за свою. Даже сбитый вражеский самолет не оправдал бы невыполнения задания. Особенно командир опасался за старшину Медведева. Старшина воевал с 41-го, артистически владел как рациями, так и пулеметами всех систем, но был порой чересчур азартен и вполне мог соблазниться — дать очередь по зазевавшемуся в потемках истребителю. Зная горячность старшины, Кудряшов перед каждым вылетом повторял экипажу: «Наша задача — не сбивать, а уклоняться…» И выразительно смотрел на Медведева.

Появившиеся к этому времени в Германии радиолокационные станции прибавили забот. Их научились обманывать, сбрасывая ленты станиоля. Было известно также, что по маршруту следования подозрительного самолета гитлеровцы порой устраивали прочесывания местности. Летчикам приходилось заботиться не только о себе, но и о том, чтобы запутать преследователей, «потерять» пассажиров как можно незаметнее, и самое главное, — в точно назначенном месте. Ведь начиная именно с этой точки у разведчика была подготовлена легенда, запасены документы, объясняющие его здесь появление. Саденов, наливавший какао из термоса одному такому пассажиру, с удивлением увидел у него в руках свежую румынскую газету. Он покачал головой, а пассажир еще и похвастал, что у него, кроме того, в кармане билет на автобус.