Куда девались курные избы, нищета и бедность гуралей — все, что так бросалось в глаза в сорок четвертом? Горные селения обновились, помолодели. Добротные рубленые дома, искусно разукрашенные резьбой, приветливо глядят на мир широкими, светлыми окнами.
Такой мы увидели и Завадку, сожженную, расстрелянную карателями в январе сорок пятого и воскресшую из пепла. Маленькую горную деревушку, удостоенную высшей награды республики — ордена Грюнвальда, знает теперь вся Польша.
В тот же день у нас была еще одна, пожалуй, самая волнующая за всю поездку, встреча.
Мы не смогли подъехать к домику на опушке леса в двух километрах от села Санка. По-прежнему туда нет дороги. И немцы в тот злополучный день 16 сентября 1944 года не могли подъехать машиной к Врублям. Они подошли с трех сторон: от сел Санка, Рыбна и Морги.
Стефу и Рузю мы не застали дома. Они были в поле. Младшая дочь Рузи помчалась за мамой и теткой, и те, запыхавшись, смеясь и плача, прибежали домой. И снова объятия, поцелуи. Сестры предложили отметить встречу в лесу. На знакомой поляне, где меня когда-то поджидал Юзеф Скомский, мы разожгли костер. Земняки, испеченные в золе, получились на славу — хрустящие, с золотистой корочкой, точь-в-точь как это делал наш Татусь — Михал Врубель.
Живут сейчас дочки Врубля неплохо. Польское правительство наградило Стефу и Рузю за помощь советским разведчикам Золотыми крестами партизанской славы, назначило персональную пенсию. Местные власти помогли Врублям провести свет к домику, радио. Внешне дом, приютивший Ольгу с ее рацией, а затем и группу «Голос», почти не изменился. Вот только несколько потемнели бревенчатые стены, срубленные руками Татуся.
У Рузи большая семья, четверо детей. Стефа после войны долго и мучительно болела.
С глубоким волнением обошел я комнаты, где мы, бывало, засиживались допоздна с хозяином дома.
Заглянул в амбар — тогда он был под общей крышей с домом, а сейчас передвинут к лесу. В этом амбаре Михал за несколько дней до моего прихода устроил схрон для капитана Михайлова. Амбар и теперь доверху завален сеном.
То, что произошло во дворе Врублей, когда нагрянули каратели, читателю уже известно. И все же рассказ Стефы кое-что дополнил, уточнил:
— Я была во дворе, когда немцы выскочили из лесу. Вижу — к нам. Хотела крикнуть, предупредить, да не успела. На меня накинулись. Схватили. Офицер заставил идти вперед. Сам, пригнувшись, с автоматом шел за моей спиной. Видно, боялся: вдруг в доме партизаны. Рузи не было, ее с утра погнали на рытье окопов. Меня, Ольгу Совецку, Татуся допрашивали во дворе. С Рузей я встретилась в Монтелюпихе. Рузю потом уже взяли, но и она сказала, что ничего не ведает, не знает. Мы с ней сидели в одной камере. Двенадцать дней. Отца увидела в коридоре на третий день и сначала не узнала: так его сильно избили. На руках, на спине рваные раны. Он шагнул ко мне: «Две ночи сижу, дзецко, в камере с псами».
…Была такая камера в Монтелюпихе. Чуть сдвинешься с места, руку поднимешь — и натренированные псы бросаются на тебя, терзают твое тело. И еще он крикнул: «Держись, дзецко. Держись!»
Нас каждый день допрашивали: с кем была Ольга Совецка? Кто еще приходил? Где главный командир? Меня ставили лицом к стене. Стреляли. Пули летели над головой. И снова — допросы, допросы, допросы. Потом все прекратилось. Татуся, как мы узнали, вывезли в Освенцим. Его видели там наши знакомые. Погиб наш Татусь за день до освобождения Кракова. А нас — в Равенсбрюк — женский лагерь смерти.
Две недели нам не давали никакой пищи. И мы бы умерли наверняка, да выручили русские, француженки. Рузя заболела сыпным тифом. Сует мне кусочек сахара: «Возьми, Стефа, мне уже ничего не нужно». В бараке узнали, что в лагерь нас отправили за помощь Советам. И помогали нам многие: кто пайком, кто лекарствами. Где и как их доставали в том аду? То ведает один пан бог. Рузю прятали от разных комиссий, проверок, а то бы ее больную — сразу в печь. Поправилась. Потом, уже после освобождения лагеря американцами, Красный Крест вывез нас в Швецию. Весила я сорок шесть килограммов, Рузя — сорок четыре. Когда меня раздели, врачи удивились, как я еще живу. Потом мы недели две с Рузей учились ходить. Стали проситься домой. Надеялись: жив Татусь. Но застали мы осенью сорок пятого года пустой, осиротевший дом…
Пока Стефа рассказывает, Рузя хлопочет у стола. Вспомнили старого Скомского. Большой двухэтажный дом. Я поинтересовался, кто теперь живет в бывшей усадьбе Скомского. Рузя улыбнулась:
— Наши дети. Помните каштановую аллею, старый парк? Теперь там новая школа.
— А как молодой Скомский? — поинтересовался я. — Бывает ли в этих местах?
— А как же! Каждое лето. И всегда заезжает к нам. Сказывают, большим профессором стал молодой Скомский. Татусь в него верил, недаром говаривал: «Хоть из панского семени, а чло́век». Будете в Кракове — передайте молодому Скомскому: доброе дело не забывается.
Протяжный, мелодичный «Хейнал» — древний сигнал Мариацкого костела — плывет над улицами, садами Кракова, над его башнями, шпилями, островерхими крышами, над великолепной готикой его костелов и торговых рядов.
Идем аллеями Плянтов — огромного зеленого кольца, окружающего центр старого Кракова. Бохенек, как и все краковяне, влюблен в свой город. Из рассказа Владислава вставало перед нами далекое прошлое, сегодня и завтра Кракова.
Одним из крупнейших торговых центров Европы увидел Краков арабский путешественник Ибрагим Ибн Хакиб. Он посетил город в 965 году и первый упомянул о нем, указав, что купеческие караваны «славян и руссов проходят от города Кракова до города Праги».
Краков. Город-музей под открытым небом. Ценнейшие памятники светской, церковной и оборонительной («Плянты») архитектуры. Все стили, начиная с романского, через готику, ренессанс, барокко, рококо, классицизм, вплоть до ультрасовременных — представлены в городском ансамбле.
Краков — ровесник Киева. Во многом повторяет его судьбу.
Киев и Краков… Не так уж много на свете городов, на облике которых столь ярко отразились бы судьбы народов, наций. Киев — «мать городов русских», Краков — «глава и матерь всего королевства».
Именем легендарного перевозчика Кия назван град на Днепре. Мифическим ореолом окружено также имя воинственного вождя Крака. Как гласят народные предания, Крак победил страшного дракона, жившего в одной из пещер Вавельского холма. На этом месте Крак в честь победы основал город и дал ему свое имя.
И трагические страницы в книге истории двух городов — рядом.
1240—1241 годы — годы нашествия полчищ хана Батыя на Киев и Краков. Воскресший из пепла Краков затем официально становится стольным градом Польши.
В XIII веке составлены первые планы новой застройки города, придавшие ему сохранившуюся до сих пор планировочную схему. Центр города — огромная квадратная площадь Главного рынка. От этой площади в разные стороны стрелами расходятся прямые улицы с поперечными переулками и кольцевой магистралью вокруг крепости. Возводятся королевский замок, кафедральный собор, знаменитый на весь мир Мариацкий костел.
Выгодное географическое положение польской столицы (и тут сходство с Киевом) на великом торговом пути, ведущем из Англии и Фландрии в отдаленные страны Востока, содействовали тому, что Краков в XIV—XV веках становится еще более мощным торговым центром страны, прежде всего по дорогим сукнам. Отсюда и чудо Кракова «Сукеннице» — сохранившееся до наших дней обширное готическое здание торговых рядов — излюбленное место туристов — и, по словам Бохенека, ценнейший в Европе памятник торговли времен средневековья.
Как и древний Киев в период своего расцвета, Краков далеко за пределами Польши славился своими многочисленными цеховыми братствами, изделиями талантливых мастеров.
Но есть особая страница в истории городов-побратимов.
В Киеве в канун первой русской революции проживала семья Ульяновых. В Кракове два года (1912—1914) жил Владимир Ильич Ленин.