***

Постоянной сменой утверждений и насмешек над тем, что только что утверждалось (моцартовский «смех над самим собой»), достигается уход во все более высокие планы. Есть люди, которым уже визитная карточка кажется неприкосновенной святыней. У Пушкина трудно найти что-нибудь над чем бы он в свое время не посмеялся (даже над любимицей Татьяной). Именно поэтому его «святая святынь» лежит на такой, почти недостижимой для исследования высоте.

***

Пушкин грустен, скептичен, насмешлив, порою циник, порою язвителен; и все же над всем этим, поверх всего этого — он умиротворен.

Нарочитая бодрость и проступающая сквозь нее грусть — обе перекрываются целомудренной благодарностью за всё: «за шум, за бури, за пиры» — за юность, за самую жизнь.

***

«Благодарность за жизнь» — это основное умонастроение Пушкина, может быть, основа его религиозности. Жизнь — незаслуженный подарок, было бы неблагодарностью критиковав его, привередничать, разделять полученные дары на хорошие и плохие. Все хорошо, даже страдания, даже смерть:

Все благо: бдения и сна

Приходит час определенный:

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход.

***

Ища у Пушкина доказательств его жизнеутверждения (которое само по себе настолько очевидно, что стало уже общим местом), натыкаешься на странное явление: прямых высказываний у него здесь так же мало, как и в области религиозной. Вся убедительность в тоне, а не в прямом содержании его стихов; не в словах, а в том, что между словами. Любовь к жизни просвечивает у него сквозь насмешливость и грусть, не умаляясь ими. Грусть — необходимая составная часть жизни, без которой жизнь стала бы пресной, как еда без соли.

Парадоксальное словосочетание «милые мученья» — типично пушкинское. Насмешливость Пушкина есть особая благожелательность ко всему живому:

В сущности, коротким описанием петербургской белой ночи, деревенского вечера или свежевыпавшего снега сквозь окно Татьяниной спальни — любым описанием Пушкин больше высказывает свое жизнеутверждение, чем это можно было бы сделать пространной философской сентенцией.

***

Ясно видя зло и страдания, Пушкин все-таки принимает жизнь в целом. Ценна всякая жизнь, независимо от вложенного в нее содержания. Ценен самый «материал» жизни, а не то, что из него сделано. Жизнь оправдана уже простым фактом своего существования, ее ценность самодовлеюща.

***

Аналогично этому и человек ценен, прежде всего, тем, что он жив, что он существует на свете, — независимо от его нравственных качеств.

это сказано непосредственно после убийства Ленского. В Пушкине нет лермонтовского демонизма: Лермонтов любит Печорина за убийство Грушницкого, Пушкин любит Онегина вопреки убийству Ленского.

***

Сквозь весь пессимизм одного из самых пессимистических путинских стихотворений — «26 мая 1828 г.»[193] — чувствуется это пушкинское парение над всеми разделениями жизни: разделениями на добро и зло, счастье и страдание, — чувствуется его олимпийское бесстрастие, спокойствие и ясность.

Несмотря на горесть высказываемых мыслей и чувств, общий тон стихотворения остается сдержанным, стих — гармонически величавым. Александр Сергеевич Пушкин, Пушкин-человек может сомневаться и тосковать; Пушкин-поэт сообщает об этом с величавой грустной умиротворенностью. Конечно, все это печально (не ужасно, не глупо, а только печально), но ведь это так есть. Пушкин настолько благоговит перед простой данностью бытия, что всякое «есть» принимается им со склоненной головой. Такая «примиренность факта» проходит сквозь всё его творчество. В сущности это есть следствие нерушимой веры в беспорочность жизненной сердцевины, веры в неизменную благость ее Творца. Поверхностью, разумом Пушкин может быть отрицателем и пессимистом; оптимизм и ясность души прорываются из глубины его существа вопреки разуму, почти бессознательно, почти незаметно для него самого.

***

Пушкин умел «делать стихи из ничего». Ярче всего проявляется его жизнеутверждение именно в этом умении подглядеть поэзию в самом обыденном, банальном, почти пошлом.

Помещичья деревня:

Петербург: