– Так вот, гражданка, я сейчас с вами говорю здесь совершенно секретно, и о нашем разговоре никто не должен знать. И я должен предупредить вас, что если станет известно, что вы кому-либо передали о нашем разговоре, то я вас вышлю в этот самый Чимбай.

– А теперь давайте откровенно поговорим о деле,- продолжал я.

– Скажите, вы знакомы с секретарем афганского консульства, не так ли?

– Да, я немного знакома с ним,- ответила она испуганно.

– Так вот, нам все равно, много или немного вы с ним знакомы. Нас интересует, можете ли вы, если нам это будет нужно, задержать его у себя на ночь до утра?

– Могу,- ответила Власова,- он всегда сидит у меня, пока я не попрошу его уйти.

– Ну и прекрасно, пусть сидит себе на здоровье. Это все, что нам нужно. Я как-нибудь попрошу вас задержать его на всю ночь, и если вы успешно выполните нашу просьбу, мы будем вам благодарны,- сказал я.

– А мне ничего не будет за то, что я знакома с иностранцем?- спросила она.

– Будьте спокойны, ничего не будет, если выполните нашу просьбу. Теперь вы свободны,- сказал я, ставя штемпель на ее пропуске, без чего часовой не выпустит ее из здания ГПУ.

– Только никому ни слова о моей просьбе. Не забывайте Чимбай,- напомнил я ей на прощание.

И она, улыбаясь, ушла торопливой походкой, радуясь, что так легко отделалась от ГПУ.

Большая роскошная квартира, переданная в распоряжение ГПУ для специальных целей. Прекрасно сервированный на шесть персон стол. Много вина, коньяку и ликеров. Стол заставлен закусками. Мы пригласили афганского консула, который должен прийти к 9 часам вечера. Остальная публика собралась раньше. В гостиной сидят Уколов и три девицы. Двое из них секретные агенты моего отделения, а третья – моя машинистка. Это та самая высокая девица, которая так сильно понравилась консулу в театре. Он предупрежден, что она будет на этом интимном вечере, вот почему я уверен, что он обязательно придет. Она также имеет инструкцию – быть к консулу как можно благосклоннее. Она должна будет играть главную роль на вечеринке. В ожидании консула я проверяю все приготовления к столу. Кто-то из девиц бренчит на пианино в соседней комнате.

Ровно в 9 часов консул пришел, и мы повели его к столу. Ему отведено место рядом с машинисткой. Прежде чем приступить к закускам, мы начали с традиционной русской водки. После пары рюмок консул, улучив момент, спросил меня.

– Почему вы не даете ответа на мое предложение? Уже жду три недели.

– Дело в том, что ваше дело очень серьезное и важное, поэтому запросили Москву, откуда еще нет ответа,-

ответил я,- но я думаю, каков бы ни был ответ, он не сможет изменить наших личных отношений,- добавил я.

– Конечно, конечно,- поспешно сказал консул.- я очень люблю русских, в особенности русских женщин,- засмеялся он, кидая взгляд на свою соседку.

– Поэтому прошу занимать вашу даму,- сказал я и подмигнул повернувшейся к нам машинистке. Около полуночи консул, почти пьяный от вина и близости соседки, сидел на диване и прижимался к девушке. Остальные женщины, несмотря на инструкцию пить как можно меньше, не удержались и, напившись, смеялись во все горло над молчаливым Уколовым. Я сидел в их кампании и смотрел на золотую цепь, видневшуюся из-за расстегнутого пиджака консула, украдкой взглянув на часы, я решил, что уже пора действовать. Было без четверти час, а в час ночи на улице должны были меня поджидать мой уполномоченный с фотографом ГПУ. Я направился к столу и, налив рюмку вина, всыпал в нее дозу снотворного порошка. Рюмку поставил на край стола, затем взял из вазы цветок, понюхал его несколько раз и бросил рядом с рюмкой. Это был условный знак машинистке, сидевшей рядом с консулом и следившей за моими действиями. Через минуту она обратилась к консулу:

– Давайте, выпьем за нашу любовь,- и, встав, взяв приготовленную рюмку, подала консулу. Схватив другой стакан, она чокнулась с ним и пьет. Консул, глядя на нее влюбленными глазами, приложился к своей же и выпил до дна.

Никто ничего не заметил. Веселье продолжалось. Минут через десять консула стало клонить ко сну. Его соседка, взяв его под руку, отвела его в последнюю комнату и через несколько минут вернулась с цепочкой от часов, на коей висели ключи.

Я торопливо открыл несгораемый шкаф, стоявший в кабинете консула. За мной стоял мой уполномоченный, освещая карманным электрическим фонарем дверцы шкафа. Хотя в консульстве никого не было, мы старались не производить шума.

– Вот шифр,- сказал я, вытаскивая лежащую в конверте со сломанными сургучными печатями тетрадку.- А вот и папка с секретными циркулярами,- продолжал я вытаскивать бумаги и передавать их уполномоченному.

В шкафу больше ничего нет, за исключением двух мешков с афганскими серебряными рупиями.

– Сейчас же поезжайте к нам и сфотографируйте все это. Смотри, чтобы бумаги лежали в том же порядке, в каком они сейчас. Приезжай как можно скорее,- инструктировал я уполномоченного.

5 часов утра. Я только что водворил цепочку от часов на жилет консула, мирно спящего рядом с машинисткой. Остальные тоже спят, кто на кроватях, кто на диванах. Все сошло благополучно. Я доволен операцией. С наслаждением я выпил чайный стакан вина и лег на ближайший диван отдохнуть.

На утро разбудил меня Уколов. Консул только что открыл глаза. Я, протирая глаза, подбежал к нему.

– Ну, как спали, господин консул,- спросил я.

– Большое спасибо,- улыбнулся консул, стараясь скрыть головную боль.

Через час он собирался уезжать. Мы шумно прощаемся с ним и берем друг у друга обещание устроить еще такую же вечеринку.

Уже 10 часов утра. Я спешу к себе в ГПУ, чтобы посредством добытого шифра расшифровать собранные заранее копии секретных телеграмм "дружественного Афганистана!"

Глава X. Троцкизм среди чекистов

В кабинете секретаря Ново-Городского комитета ВКП (б) Епанешникова набилось человек тридцать. Дело было в конце 1923 года. За закрытыми окнами валил снег. В комнате стоял густой чад от накуренного табака. Маленькая открытая форточка была не в силах вытянуть густые клубы дыма, и воздух в комнате становился все более нестерпимым.

Однако никто из присутствовавших не обращал на это внимания. Собравшиеся представляли собой партийный актив городского комитета партии, и им сегодня

предстояло решить важнейший жизненный вопрос партии. Нужно было решить, кто прав и кто виноват в поднятой Троцким дискуссии перед съездом партии. Троцкого, книга "Уроки Октября" расшевелила всю партийную массу, ибо идеологи Центрального Комитета партии усмотрели в этих "Уроках" новую попытку Троцкого ревизовать ленинизм, новую попытку "протащить" троцкизм, пользуясь безнадежностью положения большевиков Ленина.

Партийный актив состоял в своем большинстве из председателей ячеек городских учреждений и предприятий, среди них присутствовал и я, как секретарь объединенного бюро ячеек войск и органов ГПУ. Все мы с нетерпением ожидали члена Центрального Комитета Межлаука, приехавшего только что из Москвы и назначенного докладчиком на нашем партактиве. Я, как, вероятно, и большинство из собравшихся, не читал еще книги "Уроки Октября" и знаком с затронутыми в книге вопросами по статьям в московской "Правде".Я заговаривал на эту тему то с одним, то с другим из секретарей, стараясь в беседе с ними выяснить для себя сущность разногласий в Центральном Комитете партии, а также прощупать мнение моих собеседников, но всюду наталкивался на один и тот же ответ: "Да голову ломать. Вот Межлаук сделает доклад и даст активы, по которым будем работать". Только один из присутствовавших, видимо, не разделял мнений собравшихся. Он сидел в стороне и смотрел на остальных, полупрезрительно улыбался. Это был председатель Хлопкового комитета Мамаев. Изредка к нему подходил секретарь комитета Епанешников и, обменявшись парой фраз, отходил с улыбкой сожаления и превосходства на лице.