— …Назначаем вас дипкурьером. Это — важное и серьезное дело. Нам очень нужны такие работники, которые понимают всю меру ответственности, возлагаемой на них.

Я подумал.

— А учиться при этом сумею?

— Будете работать и учиться. Согласны?

— Да, согласен.

Такой, разговор происходил у меня в Наркоминделе в октябре 1923 года. Согласился быть дипкурьером не потому, что меня привлекала эта работа. Я, откровенно говоря, и понятия не имел, что она собой представляет. Но в Наркоминдел меня направила партия, и я считал своим долгом выполнять ту работу, которую поручат.

О деталях предстоящей работы расспросить постеснялся. Зашел в читальню, полистал энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона. Однако здесь смог вычитать только то, что дипломатические курьеры и их бумаги считаются неприкосновенными…

Более подробные сведения я получил на следующий день у заведующего отделом виз и дипкурьеров Наркоминдела В. И. Шеншева.

— На первых порах будете ездить с опытными товарищами. Практика поможет вам освоить свои обязанности, — заключил беседу Владимир Иосифович.

Действительно, как я вскоре убедился, большинство моих товарищей были люди, прошедшие сквозь огонь трех революций и гражданской войны, — люди многоопытные, закаленные, у которых можно было многому научиться.

Несколько раз в отделе проводились инструктивные беседы с «новичками» о том, как надлежит оформлять дипломатически) почту, о порядке ее приема и сдачи, о пограничных и таможенных правилах, о правах и привилегиях дипломатического курьера. После одной из таких бесед я неожиданно встретил на лестнице наркоминдельского здания наркома Чичерина. Не виделись мы с ним шесть лет. Но Георгий Васильевич меня сразу узнал и в ответ на приветствие спросил по-английски:

— Что вы здесь делаете?

— Вот направили на работу в Наркоминдел. Буду дипкурьером…

— Очень хорошо. Устраивает вас такая работа?

— Конечно, Георгий Васильевич, устраивает.

— Ну и работайте! Желаю успеха.

Больше всего я опасался при встрече с Чичериным вопроса о моем знании русского языка. Владел я им тогда еще плохо. Но, неизменно корректный и тактичный, Георгий Васильевич такого вопроса не задал и разговаривал со мной по-английски — совсем как когда-то в Лондоне.

Ободренный напутствием наркома, стал готовиться к первому выезду за рубеж.

…В ноябре 1923 года я ехал в столицу буржуазной Эстонии — Таллин. «Ведущим» был дипкурьер Ян Рога. Это был член партии с 1905 года, рабочий-шляпник.

Мы вели с ним долгие беседы, из которых я узнавал много полезного. Ян любил повторять:

— Дело наше весьма тонкое. Мы не просто дипломатические курьеры, а представители молодой Страны Советов. И надо уметь вести себя соответственно…

Таким же беспредельно преданным своему долгу сохранился в моей памяти товарищ Шкурин. Это был человек необычайной храбрости. В гражданскую войну командовал полком, был удостоен ордена Боевого Красного Знамени. Коммунист с дореволюционным стажем, он видел в работе дипкурьера не просто службу, но и свой высокий партийный долг. Я скоро усвоил его совет: один из дипкурьеров должен бодрствовать. Сколько раз в трудных ситуациях я с благодарностью вспоминал своего учителя! Поведение в пути таких дипкурьеров, как Рога и Шкурин, давало мне больше всяких инструкций.

Шел январь 1924 года. Мы со Шкуриным возвращались в Москву из Италии. Путь лежал через Австрию и Чехословакию. Ехали мы в отличном настроении — как всегда, когда возвращались домой. 22 января прибыли в Прагу. По установленному порядку дипкурьеров встречал на вокзале автомобиль полпредства. Как только мы туда приехали, нам сообщили страшную весть: скончался Владимир Ильич Ленин…

Ленин и смерть — это как-то не укладывалось в сознании. Особенно тяжело было переживать такую тягчайшую утрату на чужбине. Полпредство было в глубоком трауре. Возвращались мы в Москву через Польшу. Сколько довелось увидеть по дороге скорбных лиц, скольких людей, опечаленных кончиной великого вождя трудящихся! Характерно, что даже польские пограничники и таможенные чиновники, многие из которых с неприязнью относились к советским дипкурьерам, на этот раз старались как-то выразить свое сочувствие…

Весной 1924 года я уже стал ездить не как «младший», а на равных с другими дипкурьерами. То было время выхода Советского государства на широкую международную арену. Юридическое признание Советского правительства Великобританией, Италией и другими государствами, установление нормальных дипломатических отношений с рядом стран, учреждение там советских полпредств пролагали новые маршруты дипкурьерам, больше становился объем дипломатической почты.

За годы, проведенные на этой работе, было у меня немало интересных встреч и знакомств.

Но к одному человеку я испытывал чувства особой симпатии. Он привлекал к себе общительностью и скромностью; во всем его облике, отношении к делу, к товарищам видна была добрая революционная закваска. Действительно, он рано вступил на революционную стезю, прошел через царские тюрьмы, работал в большевистском подполье на оккупированной кайзеровской Германией латвийской земле, воевал с интервентами и белогвардейцами в рядах латышских стрелков. Это был интереснейший человек — остроумный, начитанный, мыслящий. Его память хранила множество стихов Пушкина и Маяковского, Шиллера и Гете, Эмиля Верхарна, и сам он не раз брался за перо. Любил музыку и шахматы, прекрасно владел немецким языком. С таким человеком не только было приятно встречаться в Москве, но и хотелось вместе поездить. Однако так получалось, что расписание отдела дипкурьеров предусматривало для нас разные маршруты или даты, и мне ни разу не удавалось быть напарником Теодора Яновича Нетте.

Но вот график на февраль 1926 года. Наконец-то наши фамилии проставлены рядом. 3-го мы должны были поехать с почтой в Ригу, Каунас, Берлин и дальше. Однако и на этот раз совместная поездка не состоялась. Нашему товарищу Иогану Адамовичу Махмасталю, обычно возившему почту в Афганистан и Иран, врачи рекомендовали показаться крупному специалисту-терапевту в Берлине. И по просьбе Махмасталя его очередной рейс заменили европейским маршрутом: он поехал вместо меня. Помню, как я был огорчен тем, что сорвалась долгожданная поездка с Нетте.

А 5 февраля в НКИД пришла телеграмма от советского полпредства в Латвии, сообщавшая о трагедии в поезде, который приближался к Риге: напавшими бандитами Нетте убит, Махмасталь ранен. Но доверенная им почта цела. Для доставки ее по назначению из Москвы затребовали других дипкурьеров.

В тот же день выехали в Ригу товарищ Вихман и я. В полпредстве нам вручили почту, которую ценой жизни и крови сберегли наши товарищи. На вализе были следы крови, напоминавшие о мужестве наших товарищей. Мы считали для себя большой честью принять эту почту и с каким-то особым чувством везли ее дальше на Запад — в Берлин, Париж, Лондон. На германской границе нас встретили специально командированные полицейские, намеревавшиеся сопровождать нас на германской территории. Но мы отказались от этой охраны. Как всегда, надо было полагаться на свою бдительность, выдержку, решимость выполнить революционный долг.

Вспоминаю поездку с почтой в Термез, город на границе с Афганистаном, где было представительство НКИД. Сейчас от Ташкента до Термеза, даже если не лететь на самолете, а ехать поездом, всего несколько часов езды. Не то было тогда. О «быстроте» тогдашнего способа передвижения говорит хотя бы то, что от города Кирки до Термеза мы ехали на арбе, сопровождаемой вооруженными красноармейцами, восемь суток. На дороге бесчинствовали басмачи. Каждый пост передавал соседнему о нашем выезде, и тот, куда мы направлялись, встречал нас по дороге. И несмотря на такие предосторожности, на один из пограничных постов напали басмачи, и в завязавшейся перестрелке были убиты два красноармейца. Доставив почту в Термез, мы тем же порядком вернулись в Ташкент.

Подобный способ доставки дипломатической почты сейчас, в век скоростных реактивных лайнеров, выглядит, конечно, анахронизмом. Но многие годы он был единственным для нас, возивших почту в Афганистан, Иран или Турцию.