И вот — немногим более года прошло — трое счастливых людей вернулись на родину.

Да, многих соотечественников приходилось дипкурьерам повидать во время поездок. Разные причины привели людей за рубеж.

Были злобные, убежденные антисоветчики с руками, залитыми кровью своего народа, предавшие и продавшие этот народ. Среди этого отребья вербовались диверсанты, шпионы и провокаторы, готовые на любое преступление.

Были и люди, запутавшиеся в антисоветских делах, попавшие на удочку вражеской пропаганды. Но они чувствовали свою вину перед родиной и думали о том, как заслужить прощение.

Были, наконец, и, так сказать, эмигранты, волею жестоких жизненных обстоятельств оказавшиеся за рубежом. Эти люди давно внутренне подготовлены к возвращению на родину, мечта о которой никогда не покидала их.

Иван X. Бауман

От Токио до Бильбао

Незабываемые дни

Бедная латышская семья. Отец — сапожник, часто без работы. Нужда, постоянная нужда… Это мое детство.

Летом нередко приходилось наниматься вместе с братом Вальдемаром подпасками в деревню. Платили гроши, но хоть кормили, а зимой снова — в Ригу — учиться в городской школе. Меня и Вальдемара, который был на два года старше и с которым мы были очень дружны, тянуло к учебе, к книгам. Но где было взять денег на продолжение учения? И на учебники, и на питание…

Когда началась первая империалистическая война, город вскоре оказался под угрозой. Заводы и фабрики Риги начали эвакуировать в глубь страны. В конце 1915 года мы с братом попали в Петроград. Я устроился на военный завод, ранее принадлежавший немецкой фирме «Сименс-Шуккерт» (во время войны реквизированный государством), а Вальдемар поступил на Донецко-Юрьевский гвоздильный завод.

Много написано о горькой рабочей жизни того времени. Работа по двенадцати часов в сутки, в две, а то и в три смены. Все время недоедали. За малейшую провинность наказание, а то и на фронт. Дисциплина как в штрафной роте. А рядом, на Невском, рестораны, битком набитые спекулянтами и поставщиками, «роскошная жизнь». Кровопролитная война за чуждые народу интересы казалась бесконечной. В массах зрели революционные настроения, стремление покончить с ненавистным строем.

На заводе постепенно создавалась крепкая группа социал-демократов, главным образом большевистски настроенных рабочих. Помню среди них Енукидзе (брата А. Енукидзе), Круминьша из латышской секции. Интересно, что директором-распорядителем завода был Л. Б. Красин, старый большевик, впоследствии один из видных советских дипломатов.

Большевистская организация на заводе непрерывно росла. Во многом этому помогали и агитаторы-подпольщики, и рабочая газета «Правда». Я жадно читал ее в то время и многое начинал понимать.

Февральская революция сбросила царя, но многое осталось по-прежнему. Все сознавали: страна на пороге великих событий. Большевики звали народ на борьбу.

Сколько бы ни прошло времени с того дня (вернее, ночи), когда в Россию возвратился Владимир Ильич, никто из нас этого дня не забудет. Все наши рабочие были тогда на Финляндском вокзале и, затаив дыхание, слушали страстную речь вождя.

После расстрела июльской демонстрации петроградских трудящихся стал быстро расти красногвардейский отряд завода. Вступил в него и я. Теперь, когда Временное правительство сбросило маску, стало ясно: без борьбы, вооруженной борьбы дело не обойдется.

Скоро пришлось принять и боевое крещение. Генерал Корнилов начал наступление на революционный Петроград.

В темную августовскую ночь тревожно загудели гудки питерских заводов. По тревоге красногвардейцы собрались на заводском дворе. На грузовиках нас спешно перебросили под Гатчину, где мы заняли боевые позиции. Среди корниловцев было много революционно настроенных солдат. Они понимали, что их место не с генералами, а с рабочими Питера. Большевики вели во вражеском расположении огромную разъяснительную работу, встречавшую широкий отклик. Это было одной из важнейших причин провала генеральского мятежа.

Приближался октябрь. Положение было тревожное. Юнкера Керенского громили большевистские партийные организации, шли аресты, обыски. С 23 октября наш отряд уже не расходился по домам. По всему чувствовалось: наступает решительный час. Красногвардейские отряды и воинские части, верные революции, начали занимать правительственные здания. К концу дня 25 октября нас направили к Зимнему дворцу, где нашло свой последний приют Временное правительство. Подойдя к Морскому проезду, мы увидели, что он плотно забит красногвардейцами, матросами и солдатами. Мы получили задание захватить здание министерства иностранных дел, это гнездо тайной дипломатии царского и Временного правительств. Приказ был выполнен. Оставив часть отряда для охраны министерства, мы присоединились к частям, ждавшим сигнала к атаке. Прозвучал выстрел «Авроры», и мы пошли на штурм последнего оплота буржуазно-помещичьей России. Ворвались в Зимний. Трудно описать тот радостный подъем, безграничное ликование, что захлестнули всех тогда.

Кто бы мог подумать (меньше всего я сам), что бывший бесправный рабочий Иван Бауман, сама жизнь которого при старом режиме не стоила и ломаного гроша, хозяином войдет в царский дворец!

После ареста Временного правительства наш отряд был поставлен на охрану Зимнего и министерства иностранных дел, и эту службу мы несли вплоть до дня переезда Советского правительства в Москву. Так судьба связала меня с аппаратом внешних сношений Советского государства.

Уже 26 октября 1917 года Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов направляет для работы в Наркоминделе М. С. Урицкого. Его хорошо знали рабочие нашего завода, где он часто выступал на митингах и собраниях.

Секретарем народного комиссариата был назначен Николай Григорьевич Маркин, матрос, подпольщик, большевик. Это был человек огромной революционной закалки, большого ума, быстро ориентировавшийся в самой сложной обстановке. Неся караульную службу, я часто встречался с Н. Г. Маркиным.

В декабре меня назначают в числе других пяти красногвардейцев на охрану советской делегации, направлявшейся за границу для переговоров. А в марте 1918 года, когда Советское правительство во главе с В. И. Лениным переезжало из Петрограда в Москву, в отряд охраны правительственного поезда был назначен и я. Красногвардейцы нашего отряда еще долго несли караульную службу в Кремле. До сих пор, как живого, вижу Владимира Ильича, проходящего по коридору здания Совета Народных Комиссаров. А немного позднее меня прикомандировали к Г. В. Чичерину для охраны и выполнения его заданий. Собственно, в те дни и началась моя дипкурьерская работа, продолжавшаяся затем много лет.

В тот период начал создаваться постоянный дипкурьерский аппарат. Ядром первой группы дипкурьеров были те самые красногвардейцы из отряда завода «Сименс-Шуккерт», который после штурма Зимнего нес охрану министерства иностранных дел.

Однажды меня вызвали к Г. В. Чичерину, который поручил отвезти личное письмо В. И. Ленина В. С. Мицкевичу-Капсукасу, председателю первого советского литовского правительства. Надо сказать, что в то время в захваченных сопредельных с Польшей районах Литвы хозяйничала польская военщина. Интервенты зверствовали, восстанавливали буржуазно-помещичьи порядки. Польские войска подтягивались к самой столице Литвы городу Вильно (Вильнюсу).

В полученном мною мандате, составленном по правилам того революционного времени, все власти призывались оказывать мне всяческое содействие, принимать от меня правительственные телеграммы и т. д. Вместе с мандатом мне дали паек хлеба на пять суток и немного сахару. Когда мне вручили пакет с письмом Ленина, снова предупредили о трудностях, которые могут встретиться на пути. Пакет нужно было вручить лично В. С. Мицкевичу и никому другому. Расписка на конверте. Конверт привезти обратно.

Кое-как добрался до Вильно. Город на военном положении. Везде военные — литовцы и наши красноармейцы. Поляки подходили все ближе.