Вокзал. Экспресс подан. Три австрийских вагона первого и второго класса — они следуют только до границы — и один, спальный, — прямо до итальянской столицы.

Международный вагон. Накрахмаленные занавески и салфетки, чистое белье, начищенные до блеска медные ручки, удобный, мягкий диван. Можно превосходно выспаться за ночь! Выспаться? Нет, вряд ли Урасову придется спать. Он чувствовал: его не оставят в покое…

Владимир был в вагоне за двадцать минут до отправления, чтобы оказаться первым, осмотреться. Но его кто-то опередил: в одном купе — и именно соседнем, тоже левом — уже были пассажиры. Владимир сел к окну — ему были видны входящие в вагон. По привычке он старался запомнить их.

Постепенно вагон заполнился. Поезд тронулся. Застучали колеса. Дверь купе состояла наполовину из толстого, зеркального стекла, зашторенного занавеской. Это было, конечно, неудобно для дипкурьера. Но ничего не поделаешь. Что там, в коридоре? Владимир вышел, чтобы взглянуть на соседей.

Вскоре ему это удалось.

Солидная пара. Лицо женщины не разглядишь — скрыто вуалью. А мужчина — франт, усач… Вновь «опекуны»?

Пограничники смотрели документы вежливо, небрежно, будто нехотя, ни к чему не придрались. Поезд тронулся дальше.

Теперь уже никто не побеспокоит пассажиров до самого Рима. Вагон утих, все спали. Впрочем, не все. Урасову нельзя было спать. Да, вероятно, и его новые соседи тоже не собирались отдыхать.

Однако Владимира стало клонить ко сну. Он закурил, но это не помогло. Приспустил окно, в купе ворвался прохладный воздух, пахнущий горьковатым паровозным дымом. Сонное состояние прошло. Закрыл окно — снова дурманом обволакивала дремота. Вновь открыл окно.

Так повторялось все время: с закрытым окном тяжелели веки, при открытом — становилось бодрей. И всю ночь время от времени кто-то проходил по коридору, почти неслышно задерживался на секунду возле купе Урасова. Создавалось впечатление, что кто-то пытается разглядеть, бодрствует ли советский дипкурьер.

Владимир знал от своих товарищей по службе, что в купе иной раз пускают снотворный газ: для этого достаточно самой малой щелочки, которую и не обнаружишь. Может быть, сейчас именно снотворный газ и ползет к нему?

Ритмично стучат колеса. Вспомнилось: в Праге, в полпредстве кто-то сказал про дипкурьеров: «Служба на колесах». И словно возражая, произнес негромко: «Ошибаешься, не на колесах, а на нервах».

Неимоверным напряжением воли Урасов не поддался коварному сну ни на минуту. Утром поезд вошел под своды Римского вокзала.

Здесь дипкурьера, как обычно, должны встретить работники советского полпредства. Урасов не покидал купе. Вот вышли наконец из вагона мужчина и дама с вуалью. Работников полпредства почему-то не было.

Владимир решил выждать, пока все пассажиры покинут вагон и перрон опустеет: в толпе легче совершить провокацию, а на безлюдном перроне скорее заметишь опасность и дашь отпор.

Однако пора выходить. Пакет с диппочтой крепко прижат локтем левой руки, правая готова действовать в любую секунду.

Сделал несколько шагов по перрону и увидел, что навстречу торопятся двое. Свернуть? Краем глаза заметил: с другой стороны идут еще трое. Всмотрелся. Да ведь это свои, полпредские! Вот среди них Кучеренко — давний знакомый. Урасов быстро направился к ним. А те двое повернули обратно.

— Владимир, привет!

— Здравствуйте! Что же вы опоздали?

— Нашу машину задержали возле самого вокзала. Полицейский и какие-то агенты в штатском. Как твои дела?

— Все нормально.

Да, все нормально. Все в порядке. Это звучало как девиз.

И снова дороги. Короткие. Долгие. Тревожные. В день, когда «набежало», как говорил Урасов, десять лет дипкурьерской службы, его наградили именным оружием. С этим револьвером он еще немало поколесил по Европе и Азии. В последние годы его спутниками в дипкупе стали комсомольцы нового поколения. Как когда-то его самого учил Теодор Нетте, так теперь Владимир передавал юной смене свой богатый опыт, радовался, ощущая в учениках ростки зрелости: бдительность, выдержку, собранность.

Обо всем, что поведано здесь читателю, Владимир Александрович рассказывал мне много вечеров. Ровный голос, спокойная, неторопливая речь. Вспоминая о волнующем, Урасов лишь гуще дымил трубкой, машинально без нужды поднося к ней огонек спички.

Годы, события, как морские волны, накатываются вал за валом, утомляют. Владимир Александрович, задумавшись, умолкал. И вдруг тихо начинал петь:

Он знал много песен времен царского подполья, незабываемых революционных лет. Знал и современную «Полюшко-поле». Он любил эту песню, напоминающую о военных дорогах, трудных походах, цокоте копыт, обо всем, чему отдана жизнь.

Получив пенсионную книжку, Урасов не стал домоседом: то он в суде (его избрали народным заседателем), то на встрече с пионерами, то в обществе венгеро-советской дружбы (он член правления общества), то его вовсе нет в Москве — уехал в Венгрию, к старым друзьям.

Годы, однако, брали свое, и ветерану пришлось лечь в больницу. Предстояла тяжелая операция, такая, что не каждому ее перенести. Нужна была огромная сила воли. Выдержал! Наверное, помогла железная дипкурьерская закалка.

В больнице накануне 50-летия Венгерской Советской Республики Посол ВНР вручил Урасову орден Труда. Владимир Александрович тут же спросил о товарищах, тоже отличившихся в Венгрии в 1419 году: «А они как — награждены?»

…Переулок Стопани. Я снова сижу в комнате Владимира Александровича. Один. Хозяин, увы, уже никогда не войдет сюда. На столе под стеклом фотографии Бела Куна, Теодора Нетте, Немети Лайоша. Снимки московские, пермские, будапештские. Грамота: штаб противовоздушной обороны награждает начальника пожарной охраны В. А. Урасова. Дата — 12 июля 1943 года.

Квитанция № 2/961. Тоже военного времени. «Приняты от В. Урасова вещи для Красной Армии: полотенце вафельное, рубашка, кальсоны, шапка меховая».

Он мне не говорил об этой квитанции, но знаю: шапку единственную отдал.

А вот плотный белый лист с «грядками» китайских иероглифов. В левом верхнем углу — фотография. Молодой Урасов. Рубашка в полоску, узкий галстук, шляпа. По рубахе — словно синяя радуга круглая печать с китайским и английским текстами: «Министерство иностранных дел. Пекин. Китай». Иероглифы обращены ко всем властям, существовавшим в Китае в мае — июне 1924 года: «Представителю Министерства иностранных дел Советского Союза В. Урасову оказывать всяческую помощь и охрану во время проезда через территорию Китая».

«Грядки» иероглифов напоминали еще об одной дипкурьерской поездке в Китай. Только это было несколько раньше. «При Владимире Ильиче», — подчеркивал Урасов.

Вручили ему пакет и сказали:

— Очень важно — доставить целым, в срок и по назначению.

Добавили:

— Это письмо Сунь Ятсену, одобренное Владимиром Ильичем.

И дипкурьер снова пробирался через Китай, где что ни провинция, что ни город — свои правители, воюющие друг с другом. Пересадки. Долгое ожидание на вокзалах. Случайные поезда, ходившие без расписания, когда вздумается. Вагоны, набитые солдатами. Крушения. А до Шанхая еще так далеко!..

Ночь на вокзале. Поезд должен быть утром. Будет ли? Подан состав. Гремят винтовки, котелки. Воинский эшелон. Показал начальнику поезда свои документы. Разрешили садиться в пассажирский вагон — в него пускали только офицеров. До отправления осталось несколько минут.

Урасов еще стоит на платформе возле дверей. Кто-то быстро идет мимо и, поравнявшись с Урасовым, негромко произносит по-русски: «Не езди». Торопливо вернулся и снова коротко, не глядя, не поворачиваясь: «Не езди…»

Владимир озадачен. Лихорадочно заработала мысль. Что делать? Свисток паровоза заставил вздрогнуть. Дернулся состав, залязгав буферами. Решил: «Не поеду».