— Договорились! — ответил Макс.

Еще раньше, до личной встречи с ним, мне было известно, что он из крестьян-бедняков Люблинского воеводства Красноставского повята, в детстве работал батраком у помещика, затем рабочим на заводе. В сентябре 1939 года, когда гитлеровская Германия вторглась в Польшу, Юзеф Собесяк служил в армии, сражался против немецко-фашистских захватчиков. Вскоре страна была оккупирована врагом. Не желая оставаться под властью фашистов, Макс перешел на советскую территорию. Работал на заводе, был директором ковельских машинно-тракторных мастерских.

Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, Собесяк эвакуировался на восток страны с отходящими частями Красной Армии. Позднее он неоднократно просил военкоматы направить его в действующую армию; в конце концов он получил возможность принять участие в борьбе против гитлеровских захватчиков.

Макс вернулся в оккупированный врагом городок Маневичи, недалеко от Ковеля. Тут его никто не знал, и он устроился слесарем в одной частной мастерской, а затем связался с подпольщиками. Ему предложили перейти работать в районную типографию: нужно было иметь там своего человека.

Вскоре стали появляться листовки, призывающие к борьбе против фашистских оккупантов. Листовки вызвали переполох. Бургомистр и комендант полиции приняли все меры, чтобы найти антифашистов. Производились облавы, аресты, допросы; начались расстрелы. Полиция долго не могла раскрыть подпольной организации. И все же в конце концов Макса арестовали. После предварительного допроса, ничего не добившись, его направили в ковельское гестапо. Семь полицаев-конвоиров повезли связанного Макса в Ковель. Ясно было, что в Ковеле его узнают и он будет повешен, что кроме него могут погибнуть жена и двое детей, которые там скрываются.

Лежал он, связанный, на санях и упорно думал о побеге. Не будь связан, можно было бы броситься в этот густой кустарник, что у самой дороги, скрыться в лесу, а там снова борьба! Что же делать? Надо как-то усыпить бдительность конвоиров. Макс пытался с ними заговорить, попросил закурить. Те не отвечали. А потом старший вообще запретил ему разговаривать.

Тогда Макс начал петь, а пел он, к слову сказать, хорошо!

Сначала шли религиозные песнопения. Полицаи не останавливали, не запрещали. Потом он затянул украинские песни. Полицаи стали прислушиваться. Но вот полилась нежная, хватающая за сердце мелодия:

Один полицай не выдержал и поддержал:

Последующие куплеты пели уже все. Далеко разносилась песня, отвечало ей лесное эхо…

Старший конвоир сунул в рот арестованному папиросу:

— Покури и еще споем, — сказал он.

Конвоиры стали разговаривать с Максом, однако рук ему не развязывали. А до Ковеля все ближе… Стараясь не выдать своей тревоги, он сохранял уверенный, спокойный вид. Один полицай даже пожалел, что будет скучно возвращаться без такого веселого арестанта.

— Пустяки, ошибка, забери ее холера. С кем теперь не бывает? Быстрее бы до Ковеля добраться, там разберутся; обратно в Маневичи опять вместе поедем, — заявил Макс, прикидываясь беззаботным простачком.

На полпути остановились на хуторе, чтобы лошадей покормить и самим перекусить. Пять полицаев зашли в хату, а двоих оставили возле арестованного. Немного погодя один полицай вышел и распорядился:

— Развяжите арестованного и ведите в хату.

Макс расправил онемевшие руки и ноги, метнул острым взглядом: совсем близко темный лес. «Бежать, бежать… Нет, нельзя: три вооруженных полицая рядом…»

В хате полицаи уже похозяйничали: на столе три бутылки самогона, огурцы, сало. Около плиты хлопочет оробевшая хозяйка. На сковородке жарится яичница.

— Садись, — распорядился старший конвоир и налил арестованному самогону.

Макс выпил, закусил.

— Ну а теперь спой, — сказал старший.

Макс спел несколько украинских песен, пьяные полицаи подпевали.

— Хорошо поешь, но из гестапо тебе не вырваться, — ухмыляясь, сказал полицай.

А Макс пел и обдумывал план побега. Полицаи пьяные, трое уже едва языком ворочают. Винтовки стоят в углу возле дверей…

Но у полицаев есть еще пистолеты, гранаты. Броситься к двери — ничего не получится, успеют выстрелить. Есть надежда убежать, когда будут выводить из хаты, воспользоваться теснотой. «Что делать, как лучше?.. Решать немедленно!» Вдруг взгляд Макса остановился на окне, выходившем в огород. За ним росли яблони. А дальше, за огородом, начинался лес.

— Запевай последнюю, будем собираться, — сказал старший конвоир.

Макс запел свою любимую:

Пел и поглядывал на окно, лихорадочно взвешивал, может быть, единственную и последнюю возможность уйти от мук и смерти. На глаз смерил расстояние. «А что, если сразу броситься, телом вышибить раму, — недаром же я был спортсменом. Но надо без сапог, чтобы легче бежать».

— Одевайся, пойдем! — приказал полицай.

— Разрешите переобуться, а то ноги отекли.

— Переобувайся, только побыстрее. — Два полицая забрали винтовки и вышли из хаты. Остальные одевались.

Макс снял сапоги, пальто, остался в шерстяных носках, свитере и ушанке.

Стремительный бросок. Звон стекла, треск рамы — и Макс на воле! Казалось, он не упал на снег, а лишь слегка коснулся его, выпрямился, как стальная пружина, и стремглав побежал к лесу по мягкому мартовскому снегу.

Конвоиры в первое мгновение растерялись, даже не поняли, что произошло. Потом бросились к окну, выскочили во двор, кричали, стреляли.

Макс не оглядывался. Он слышал крики, выстрелы и бежал… И вот уже он в лесу.

Бежать здесь труднее, зато безопаснее. Долго гнались за Максом полицаи, а потом крики и стрельба прекратились: преследователи отстали. Около восьми километров пробежал Макс.

На одном хуторе его обули, одели и помогли добраться до польской колонии Конинск.

Тут к Максу присоединились три антифашиста. Гитлеровцы расстреляли их родственников за то, что они дали поесть советским воинам, выходившим из окружения. Потом в группу вступили Булик, Николай Конищук из села Грива… Так стал складываться новый партизанский отряд в Маневичском районе под командованием Макса. Позднее его отряд, как и другие партизанские отряды, действовавшие тогда на Волыни и Ровенщине, присоединился к нам. Он продолжал командовать отрядом и был моим заместителем по работе среди польского населения.

Макс был неутомим. Он выступал перед народом, призывая к еще более активной и смелой борьбе против фашизма, писал листовки, создавал антифашистские группы, встречался с подпольщиками, ходил на боевые операции, пускал под откос поезда. Партизаны наносили удары фашистам в Ковеле, Луцке, Пинске, Бресте. Молва о смельчаках Макса распространилась далеко за пределы Волыни.

Вскоре Собесяку присвоили звание капитана.

В начале 1944 года на Волыни была сформирована польская партизанская бригада для действий в Польше. Макса назначили ее командиром. Он вел партизанскую борьбу на польской земле до ее освобождения от гитлеровских захватчиков.

Многое можно было бы о нем рассказать, но я остановлюсь лишь на некоторых случаях из нашей совместной работы.

Однажды Макс сказал мне, что с ним хочет встретиться инженер Шевчук — бывший секретарь Маневичской районной управы. Я разрешил Максу встречу с инженером и напомнил о нашей традиции: если Шевчук хочет с нами дружить, пусть насолит врагу. Макс захватил с собой две магнитные мины, чтобы передать инженеру.

Встреча состоялась в доме знакомого лесника. Бывший секретарь управы явился один, вооруженный винтовкой, пистолетом и гранатами. Войдя в хату, он молча положил оружие на стол и сказал: