Лес расступился. На небольшой прогалине пограничники увидели хутор. Всего два дома. Из-за одного из них, когда Смолин и Бурдин выскочили на прогалину, выбежал человек и бросился в направлении к лесу.

Смолин метнулся к ближнему дому, Бурдин за ним. Едва они успели проскочить, как вечернюю тишину вспорола автоматная очередь.

— Я прикрою тебя, — спокойно, в своей обычной неторопливой манере сказал Смолин Бурдину, — а ты беги к тому дому и заходи нарушителю слева. — Взглянул на побледневшее лицо солдата, спросил: — Не боишься?

Бурдин неопределенно повел плечами.

— Не бойся, — чуть улыбнулся Смолин, — в случае чего — стреляй поверх головы. Нам надо живым взять его. Понял? Давай!

Вначале все шло хорошо — так, как и предполагал Смолин. Он выглянул из-за угла дома, и нарушитель выпустил по нему очередь. Смолин забежал за другой угол и прошелся из автомата по сосне, чуть повыше того места, где лежал диверсант, а Бурдин тем временем успел перебежать ко второму дому. Теперь Бурдин прижал к земле диверсанта, а Смолин сделал перебежку и оказался в какой-то канаве. Нарушитель был почти рядом.

Бурдину надо было чуточку подождать или совсем не выходить из-за укрытия — держать нарушителя под огнем, пока Смолин не подберется к нему вплотную. Но он выскочил в тот момент, когда старшина только падал в канаву, и... с размаху налетел грудью на что-то острое, непреодолимое... Стрелять Смолину было уже поздно и он, отпустив поводок собаки, крикнул:

— Фас!

Аргон молнией налетел на нарушителя, но тот успел вскочить и сильным ударом ноги отшвырнул от себя собаку. Автомат, однако, не удержал. Он выскользнул у него из рук, лязгнув о сосну...

— Я до сих пор не могу отчетливо себе представить, что произошло дальше, — не раз признавался Смолин. — Меня словно выбросило из канавы. Я забыл про автомат, про пистолет, который был у меня на боку. Помню только его глаза — белесые и круглые. Они надвигались на меня, как фары, готовые лопнуть не то от страха, не то от злости. И еще хорошо помню дуло пистолета, наведенное мне в лоб. Почему он не выстрелил, не знаю. Я прыгнул на него, сбил с ног и вцепился ему в горло. Каким образом он успел выхватить гранату, тоже не знаю, а увидел ее в тот момент, когда он зубами выдернул чеку. Я ударил его по руке, граната вылетела, раздался взрыв. Нас оглушило, но ни меня, ни его даже не царапнуло. Сколько мы еще катались клубком по земле — не могу сказать. Когда подбежали солдаты, он начал тянуться зубами к воротнику своей рубашки — ампулу хотел раздавить. Я ему не дал этого сделать.

2

Со старшиной Александром Смолиным я знаком давно. Человек он в погранвойсках известный. После Никиты Федоровича Карацупы, который удостоен звания Героя Советского Союза, Смолин, пожалуй, самый знатный следопыт границы. Я много о нем слышал, а познакомился с ним в Москве на совещании отличников пограничной службы. Встречались мы и на границе.

Недавно мне пришлось несколько дней прожить на одной из застав. Однажды, возвратившись с участка, я узнал, что приехал Смолин.

— В Ленинской комнате. Беседует с личным составом, — уважительным тоном сообщил капитан.

Смолин сидел посредине комнаты в плотном кольце солдат. Коренастый, собранный, с добрым отцовским лицом, с которого, как всегда, не сходила располагающая к себе улыбка. У него прямые, зачесанные назад волосы, в которых уже проглядывали серебряные нити. Под густыми нависшими бровями прятались внимательные, немного усталые глаза. Облокотившись на спинку стула, он неторопливо, ровным голосом рассказывал:

— С Аргоном мы много нарушителей задержали. Но однажды он нагнал на меня страху...

Александр Николаевич прищурил глаза, вспоминая что-то, хитро улыбнулся. Солдаты нетерпеливо заерзали на стульях, плотнее придвинулись к старшине.

— Гонялись мы за нарушителем всю ночь, — продолжал Смолин. — На рассвете Аргон привел к одинокому сараю в лесу, доверху набитому сеном. Смотрит куда-то под крышу и нетерпеливо повизгивает — там, значит. Подсадил я его, и он тут же исчез на сеновале. Жду минуту. Другую — не возвращается и ничем не дает о себе знать. Зову: «Аргон, Аргон!» — не откликается. Лезу на сеновал. Присветил фонарем. Думаю, ударит нарушитель по руке, черт с ней, с рукой, зато себя выдаст.

А мы знали, что нарушитель был вооружен. Свечу — тихо. Снова зову собаку — не откликается. Как сквозь землю провалилась.

— Может, она там задохнулась в сене-то? — вырвалось у кого-то из слушателей. — У нас в совхозе однажды...

— Подожди, — мягко остановил его Смолин, — слушай,что было дальше. — Возле глаз Александра Николаевича собираются морщинки, глаза весело смеются. — Спускаюсь обратно вниз и беру у офицера Копытова пистолет. Копытов как раз был в ту ночь с нами...

— А что у вас своего пистолета разве не было? — опять послышался нетерпеливый голос.

— Почему, был, — говорит Смолин. — Но с одним пистолетом на такое дело идти опасно, вдруг откажет, тогда что? С двумя надежнее. Ну вот, значит, пистолет Копытова за пазуху, свой — в руке и лезу опять на сеновал. Протиснулся под крышей, присветил фонарем и вижу такую картину: мой Аргон преспокойно сидит на чьей-то спине и добродушно скалит на меня зубы, будто смеется. Подполз я, дернул нарушителя за рукав и говорю ему, чтоб он вылезал отсюда. Полез. Я громко кричу своим вниз, чтобы приняли его там по всем правилам.

Спустя некоторое время, мне отвечают, что оружия при нарушителе не оказалось, надо искать на сеновале. «Ищи!» — говорю Аргону. Он начал обнюхивать сено, разгребает лапами. Свечу в то место фонарем, смотрю: Аргон лезет обратно, тащит в зубах гранату. Да не за что-нибудь, а за кольцо взрывателя. Тут мне не по себе стало. Ну что ему, думаю, стоит тряхнуть головой — и обоим крышка. Первоначально промелькнула мысль: надо бежать с этого сеновала, спасаться, пока не поздно. Но потом сообразил, что собака погибнет или бросится за мной, а это значит шансы взрыва увеличатся, Вот, думаю, история с биографией. Оставалось одно: подластиться к собаке.

«Тихо, — говорю ей, — тихо, Аргон». — Осторожно протягиваю руку. Ухватился за гранату, а Аргон не дает. Держит в зубах кольцо, а сам хвостом виляет, дескать, вот я какой хороший. Ну, потом все же выпустил.

В Ленинской комнате раздается вздох облегчения. Солдаты восхищенно смотрят на старшину, завидуют ему, конечно, в душе. Да ведь и есть чему завидовать: вся грудь в орденах и медалях. Сто семьдесят три нарушителя государственной границы задержал человек. Последнего, сто семьдесят третьего, совсем недавно. Приехал на заставу проводить занятия по следопытству, а ночью решил принять участие в проверке наряда и задержал. Когда его потом спросили, как было дело, Александр Николаевич ответил очень просто:

— Да как... Иду вдоль КСП, глянул в сторону — на земле что-то чернеет. Присветил фонарем, а он сидит. Поднимайся, говорю, пошли. Ну и привел на заставу. Обычное дело, никаких осложнений не было.

Говорят, на этой заставе долго потом разводили руками:

— Чудо какое-то и только. То не было, не было нарушителей, а тут вдруг объявился. Словно знал, что приехал Смолин.

3

Мы сидим за столом в квартире Смолиных. Юзефа Антоновна, жена Александра Николаевича, куда-то вышла, сын Виктор на заводе, а дочь Любаша в пионерском лагере. Стол завален грамотами, книгами, письмами, фотографиями. Все это по моей просьбе не очень охотно выложил Александр Николаевич из книжного шкафа.

Листаю альбомы, перебираю письма, книги с дарственными надписями.

На фотографиях Смолин с боевыми товарищами на границе, на Красной площади в Москве, в ЦК комсомола, на соревнованиях следопытов, на охоте, на рыбалке. Многие фотографии с автографами солдат, офицеров, генералов. В их числе и фотография Никиты Федоровича Карацупы, подаренная Смолину.