В Арконе уже наступило утро. Видимо даны собирались именно сейчас начать решительный штурм. Всеволод стал мысленно просить о помощи Ирму, что было более разумно, нежели умолять Святовита. Но, не исключено, что столь же безнадежно.

Севу водили по всему валу, показывая как талисман. Что было в нем необычного? Хорош собой? Среди защищающихся были и более пропорционально сложенные ребята и красивее, но, честно сказать, он оказался самым мускулистым. Кажется, на аборигенах сказывалось плохое питание. Вооружение также оставляло желать лучшего. Сева со своим ковыряльником выглядел боевым эсминцем в окружении рыбачьих шаланд. На каждого вооруженного плющенной кузнечным молотом железной палкой приходилось пяток мужчин с обычными деревянными жердинами, заостренными с конца — как бы пики.

На Всеволода все обращали внимание. Рекламу ему делал том самый муж, что разговаривал с Севой в комнате. Иначе, чем богом и другом Святовита, Севу он и не величал. Возможно, именно такое впечатление пришелец и производил на окружающих. По крайней мере, судя по возгласам, уверенность в силах защищающихся он вселял. Жаль, что атакующие этого не видели, может убоялись бы? Хотя, чего им бояться? Закованные в броню рыцари шли на штурм Арконы.

Оставив своих коней далеко от места боя, тяжелые и неповоротливые словно танки, лезли железные рыцари в гору. Сзади них, будто мобильная пехота, передвигались легковооруженные люди. Но они шли отнюдь не налегке. Длинные жерди, что находились в их руках, упирались в спины рыцарей, помогая тем идти в верх по крутому склону. Редкие стрелы, попадавшие в латников, не причиняли тем совершенно никакого вреда.

Видящий происходящие, Сева удивился: бронированные люди не смогут прорубить плетень. Баш на баш, никакой выгоды агрессоры не получат.

Но все оказалось не так просто. Приблизившиеся за широкими спинами рыцарей легкие воины внезапно зашвырнули на изгородь железные якорьки-кошки, и бросились вниз, разматывая веревки. Твердость защиты сыграла с ней злую шутку. Зацепленная во многих местах, зачаленная к рыцарским коням, изгородь рухнула. Вместо того, что бы ломаться там, где вцепились «кошки» плетень изогнулся, напружинился и начал лезть из сырой земли. Быстрее, быстрее, и вот он уже обрушивается на пригнувшихся рыцарей, скользит над ними и стелется по склону вала. Латники, обнажившие мечи врубаются в ошарашено стоящих славян, которые не способны, конечно, своими жердями и слабенькими луками отразить натиск. Первое смятение еще не прошло, а снизу уже подоспела рыцарская подмога. С вершины вала вниз потекли реки крови. Горы трупов защитников Арконы громоздились друг на друга.

Сева был занят только одним: выжить. Точно так же вели себя и другие арконцы. Но для них это означало «не пустить врага», а для Всеволода… Стараясь не связываться ни с кем из рыцарей, Сева лавировал и отбивал удары, благо для него это не составляло особого труда. Но вот то, что творилось вокруг…

Сева чувствовал: долго он не выдержит.

7

— Севочка, живой!

Ирма хлопотала над ним, как над спасенным из зубов собаки котенком. Молодой человек долго не мог придти в себя. А когда обрел, наконец, способность рассуждать спокойно, то засомневался: а было ли путешествие в прошлое на самом деле? Или то был морок, наведенный ведьмой? Ирма, на все его вопросы отвечала в такой манере, что было не понять, шутит она или говорит серьезно…

Ну отчего все события в жизни Севы, связанные с этим полу-островом складываются так… так… сурово, что ли?

Оба раза жестокие уроки: не верь начальникам — в первый раз, и не иди на поводу у женщины — во второй.

Или это что-то большее? Судьба хочет дать Севе понять, что все уроки только тогда чего-то стоят, и тогда хорошо усваиваются, когда не рассказываются, а вбиваются?

Но что именно должен он, Сева, вынести из эпопеи с Арконой?

Сева лежал, с достоинством принимал хлопоты Ирмы, и занимался самокопанием. Он чувствовал: в нем что-то изменилось. Но что, и почему?..

XI. Поворотный момент

1

Всеволод решил, наконец, осуществить все время откладываемый визит к Арнольду Адольфовичу.

— К Велеречеву? — переспросил Егорыч, когда Сева проинформировал его, что собирается пойти в «сорок седьмую».

Стажеру показалось, будто шеф не одобряет его намерения, а потому тут же уточнил:

— Или не надо?

— Отчего же, сходи. Знаешь, где он сидит?

Вопрос звучал бы, вероятно, двусмысленно, но только не в устах Солнцева. Не так давно Сева был свидетелем пикировки шефа с представителем некой фирмы из Нижнего Тагила: тот съехидничал, мол, «сидеть» не нужно совсем, мол, не «садитесь», а «присаживайтесь», и так далее. Солнцев с простецкой улыбкой тут же рассказал историю о знакомом человеке, чей прапрадедушка здесь, в Соловейске, сидел при царе Алексее Михайловиче Романове воеводой…

— Да. Арнольд Адольфович объяснил, как его найти.

Сева замялся. Формально добро было получено, но осталось ощущение, что встреча с Велеречевым Егорычем не приветствуется. Молодой специалист принялся оправдываться:

— Я на субботнике был, помните? Когда возвращались, Арнольд Адольфович рассказал про александриты, вот я и поинтересовался насчет философского камня. Он тоже, вроде как… драгоценный.

— Ну, и…

— Адольфович предложил поговорить у него в кабинете.

— Про меня спрашивал?

— Кажется… Хотя нет, он спросил, не у вас ли я работаю, и всё.

— Понятно.

Егорыч вздохнул, как человек, которому предстоит совершить что-то важное сию минуту. Глубоко и энергично. Словно тяжелоатлет перед выходом на помост.

— Давай. Сходи. Не упускай ничего, никаких нюансов. Чует мое сердце, что эта встреча может оказаться очень важной.

— В чем?

— Ох, Сева, не скажу. Знай мы все заранее, какой унылой бы стала наша жизнь… Заметь: мы даже книгу любимую перечитываем потому, что забыли какие-то моменты. Или, приобретя новый жизненный опыт, надеемся обнаружить там новые черты и грани. А твоя, Сева, какая книга любимая?

«Какая моя любимая книга?», — подумал Юрин. Ему внезапно захотелось изречь нечто необычное, значительное, такое, что осталось бы в веках, что-то типа «та, которую я когда-нибудь напишу». Чуть было не ляпнул глупость — вовремя спохватился. Стушевался и произнес тривиальное:

— «Мастер и Маргарита».

Шеф состроил кислую мину, но на словах одобрил:

— Хорошая книга. Перечитай на досуге. А пока ступай Сева, ты же в столовую собирался?

И верно, пора.

Институтская столовая работала два раза в день: с восьми до девяти, и с одиннадцати до двух. Сева случайно обнаружил, что тут можно завтракать. Вначале обрадовался, но вскоре разочаровался.

Во-первых, утреннее меню не отличалось разнообразием. Каша-хлеб-масло-какао/чай. Всё, больше ничего. Причем каша манная или овсяная. Любимой Севиной пшенной, увы, не делали.

Во-вторых, по утрам в столовой царила угнетающая атмосфера. Народу завтракало мало, и подпотолочные лампы, из экономии, включали только в одном месте зала. Остальная часть помещения оказывалась лишь чуть освещенной слабым утренним светом, проникающим сквозь запылённые тюлевые шторы, отчего создавалось ощущение, что находишься в склепе или, по меньшей мере, в морге. Сумрачные лица окружающих только усиливали чувство пребывания где-то «там». Утро — тяжелая, не радостная пора. А тут еще и особый контингент: не от хорошей жизни люди пришли завтракать в столовую. Исключения бывали. Но, как знать, может, лучше бы их не было?

Однажды утром Сева встретил там Солнцева, и с тех пор в институтской столовой не завтракал. От обиды. На самого себя, а не на шефа.

Получилось что, встретив Михаила Егоровича, Сева стал вести себя завсегдатаем. Как же, он тут почитай, целый месяц кормится, а Солнцев впервые появился. И Сева от чистого сердца принялся жаловаться: и свет здесь мрачноватый, и кашей пшенной давно не угощался, и…. И когда они с шефом сели за стол, начались волшебные превращения. Каша оказалась пшенной. В стакане не какао, а кофе с молоком. Свет… Да при чем тут свет?! Вся столовая незаметно трансформировалась в открытую веранду, залитую лучами нежаркого утреннего солнца, пропитанную ароматами соснового бора, наполненную звуками просыпающейся природы. Вокруг счастливые, улыбчивые лица.