Санмартин вопросительно взглянул на подполковника, но тот ловко уклонился от ответа на этот немой вопрос.

— Широкие массы африканеров сейчас колеблются. Мы должны подчинить их своей воле прежде, чем они присоединятся к мятежу. Может показаться странным, что я говорю об абстрактных вещах в такой неблагоприятный для нас момент, но Петр уверен, что несколько солдат, оказавшись в нужное время в нужном месте, могут менять судьбу государств.

— Наполеон говорил, что Бог на стороне того, у кого больше пушек, — подумав, тихо ответил Санмартин.

— Он также говорил, что дух войска важнее его численности. Иногда, — осторожно произнес Верещагин, — война становится не столько столкновением грубой силы, сколько тонким противоборством высшего и низшего начал в решительный момент. Сейчас наши силы равны, но это равновесие легко нарушить. После сегодняшнего дня мы не можем вести переговоры, и у нас недостаточно сил, чтобы навязывать свои решения традиционными армейскими способами. — Он развел руками. — Мне нужно чуточку безумия, Рауль. Мы можем сотнями уничтожать буров, из которых наделали солдат, но так и не добраться до сердца тьмы. Где оно находится? Найди мне рычаг, которым можно все перевернуть, — попросил Верещагин и безжалостно ждал, пока проявится решимость, которую он вселил в Рауля. — Кстати, — добавил он, — я должен поговорить с госпожой Брувер. Пожалуйста, устрой это.

Эта фраза взбудоражила Санмартина больше, чем вид выжженной пустыни, оставшейся на месте космопорта. Мысли капитана так явно отразились на его напрягшемся лице, что Верещагину не составляло труда ихпрочесть. Война быстро отучает людей от притворства.

Рауль повернулся, чтобы уйти. Не успев выйти за дверь, он начал обдумывать этот разговор.

Когда Матти Харьяло увидел, что Санмартин вышел, он шагнул к двери, осторожно постучал, повернул ручку и вошел. Верещагин сидел в своем плетеном кресле и постукивал новой трубкой по колену. Харьяло кашлянул.

— А, Матти, привет. — Верещагин повнимательнее присмотрелся к Харьяло. — Что у тебя на лбу?

— Наверное, кровь. Может, даже моя собственная. Сиверский и Киритинитис сейчас приводят в порядок силовую установку, и я оттуда убрался. Они стараются работать поосторожнее. После того как они расчистят место, там будет неплохо. Я тоже должен навести у себя порядок.

— Успеешь.

— Тебе бы поспать. Рауль и Петр отправились в погоню, а мы с Юрием управимся со всем остальным. Завтра будешь нужен нам отдохнувшим.

— Всему свое время, — сдержанно ответил Верещагин. — Как там Солчава, справляется?

— Справляется, и очень неплохо, если принять во внимание, в какой обстановке ей приходится работать. Напрасно мы позволили Раулю разместить Кольдеве в Йоханнесбурге. Город оказался под перекрестным огнем. Солчаву с Евой по уши завалят ранеными штатскими. Ханс только что отправил еще два грузовика.

Район вокруг Маджубалаана просто сровняли с землей. Вдоль Бюргерстраат все хорошенькие домики были украшены хорошенькими белыми звездочками — следами попадания пуль.

Харьяло вытер лоб.

— Что там у Петра?

— Его роте не слишком повезло, особенно взводу Пересыпкина. На первый взгляд это незаметно, но они не особо старались брать пленных. Я говорил с Петром.

В гневе Полярник предпочитал не говорить, а действовать, причем очень решительно.

— А с Бейерсом что? Юрий сказал, что с ним вы тоже разговаривали.

— Там дела неважно. Он хочет в отставку. Я его убедил подумать еще, но его отношение к делу мне не нравится.

— А что такое? — спросил Харьяло.

— Отчаяние вперемешку со страхом. Он ждет, что его вот-вот убьют. Я и хотел бы его использовать, но не могу. — Он вновь принялся постукивать трубкой по колену. — Мне он необходим, Матти. С военной точки зрения инициатива в настоящий момент принадлежит нам, но в политическом смысле мы сейчас держим оборону. — И он снова погрузился в размышления.

Харьяло задумчиво посмотрел на него.

— Антон, а почему бы нам не позволить Петру заняться разведкой? Ему это неплохо удается.

— Петр — это наш разящий меч. А у нас иногда появляется наклонность пускать меч в ход по каждому поводу. Мне иногда приходит в голову, что, если бы у Петра была хоть крупица воображения, он уже десять раз был бы покойником. Хотя это и несправедливо по отношению к нему. И тем не менее я точно знаю, что можно ожидать от Петра.

— Ты собираешься поручить политику Тихару?

— Завтра. Как бы мы ни притворялись, что презираем политику, это нелегкое дело, а у Тихару есть, к этому способности.

— Так что он советует?

— Полную передислокацию. Перевезти население на острова, чтобы язва не могла распространяться.

— На войне умеренность не лучше слабоумия. А ты что скажешь?

— А что я могу сказать? Это довольно проницательный анализ нашего положения, и, возможно, лучшего выбора у нас нет.

— Возможно. А от Туга ничего не слышно?

Верещагин едва заметно поморщился от отвращения.

— Он чрезмерно высокого мнения о собственной персоне, считает себя незаменимым. К сожалению, я слышал, как он намекал, что рад оказаться посредником между нами и Бондом. По-моему, он был пьян. Его контора закроется, влияние сойдет на нет, а его Комплекс перейдет под мой контроль, пока я не распоряжусь иначе.

Харьяло рассмеялся.

Верещагин положил руки на колени и прикрыл глаза.

— Ну так скажи мне, Матти, какой выбор у нас есть?

— О Боже! — Харьяло рухнул в кресло. — Мы можем спрятаться в свою раковину, выпотрошить очистительные заводы и укрепить Комплекс. Тогда им придется либо перейти на нашу сторону, либо вернуться к первобытному состоянию.

— У лидеров буров, которые пытаются заполучить бразды правления, слишком много крови на руках, чтобы они могли допустить это.

— Тогда остается вариант Ёсиды: бросить буров за колючую проволоку, выжечь всю зелень и оставить коммандос подыхать от голода.

— Но многие сбегут и продолжат сражаться. В результате целое поколение озлобится и прольются моря крови, причем немалая ее часть будет нашей.

— Мы можем просто пойти напролом, — заупрямился Харьяло. — Мы вытрясем из тех, кто работал на Ретталью, имена нескольких руководителей, выследим коммандос, загоним их в болото и придушим. Если мы будем действовать решительно и жестко… — Он не договорил.

Если бы они действительно могли это сделать, тогда еще куда ни шло. Но если у них не хватит сил действовать подобным образом, им придется подавлять буров. А те, в свою очередь, постараются устроить батальону Верещагина кровавую баню, которой им до сих пор удавалось избежать. Если слишком часто лезть в драку, в конце концов тебя пристукнут — это одинаково справедливо и для одного человека, и для целого батальона. И храбрость могла смениться трусостью за несколько месяцев, несколько часов, а иногда и за несколько минут.

— А чем мы располагаем, Матти? Десятью ротами? И с такими силами подавить выступление сотен тысяч буров? Впрочем, есть еще один вариант.

— И какой же?

— Когда другого выхода не останется, тогда я тебе скажу, — ответил Верещагин.

— Ну что за черт!

— Будем просто выполнять свой долг. Матти, тебе никогда не приходила в голову мысль жениться?

— Нет, всерьез — никогда. У меня пока не появлялось желания обзавестись наследником.

— Мы слишком долго были вдали от родины, Матти, и потеряли связь с ней. Все мы. И это пугает меня. Что это ты прячешь за спиной, бутылку вина? Если это действительно вино, так давай выпьем — поводов у нас предостаточно.

— Это действительно вино, и сейчас мы его разопьем. А еще у меня есть один анекдот — о том, как несколько фанатиков решили нанести удар по империализму, подпалив плавильный завод в Мариентале. А рабочие-африканеры отлупили их и вышвырнули прочь.

Верещагин невольно растянул губы в улыбке. Харьяло встал и потянулся.

— Так что передать Наташе? — с невинным видом поинтересовался он,

Верещагин открыл глаза.