— Итак, я открываю заседание трибунала. Ефрейтор Пригал, вольно. Вы хотите, чтобы я зачитал вам обвинение? — сказал Верещагин.

Обвиняемый быстро замотал головой из стороны в сторону.

— Капитан Санмартин, вы готовы присягнуть? — задал Верещагин формальный вопрос.

— Так точно.

— Где вы нашли его?

— В заведении на Рю-Писарро. Забаррикадировался в одной из комнат.

— И что наш ефрейтор сказал в свое оправдание?

Санмартин сделал паузу, потом продолжил:

— Он заявил, будто выслеживает заговорщиков, действия которых направлены против Его Императорского Величества, этот долг важнее обязанности прибыть в свою часть для отправки. Обвиняемый также утверждал, что его ошибочно принимают за ефрейтора Пригала, он совсем другой человек. Возможно, выдвигал и другие версии, пока мы взламывали дверь. Об этом его надо спросить.

Верещагин позволил себе прикрыть глаза.

— И как вы обнаружили его?

Санмартин негромко кашлянул.

— Ефрейтор оставил явные следы.

Верещагин склонил голову.

— Пригал, вы слушаете? — мягким голосом спросил он.

Ефрейтор внезапно осознал, что он тут не один.

— О, сэр, я как раз шел к взлетно-посадочной площадке, чтобы доложить о прибытии. Тут на меня напали и влили в рот какую-то гадость. А тут еще заговор, сэр…

— Пригал, пожалуйста, не добавляйте еще и витиеватую ложь к вашим прочим «достижениям». Можете что-либо сказать в свою защиту или назвать обстоятельства, смягчающие вину?

Обвиняемый быстро протрезвел и стоял онемев, не в силах произнести ни слова.

Верещагин помнил город, который они покинули. Рю-Пуссэн, мощенная камнем Пляс-Вато, где навстречу немногочисленным прохожим проплывали, словно яркие перелетные хищные птицы, местные путаны, «орисонталес», в вуалях, и вылавливали мужчин типа Пригала.

Ашкрофтская олигархия не удостаивала военных ни словом, ни взглядом. Большинство «паразитов», как их звали в низах, прятало свою враждебность к армейцам под маской безразличия, остальных вывез «Лиссабонмару». Батальон Верещагина подавил восстание рабов, но паразиты потеряли больше чем дармовую рабочую силу — их люди Верещагина безжалостно расстреливали. У богачей было что терять!

За городом раскинулась пустыня, налетающий ветер то и дело бороздил красноватые пески. Пыль кирпичного цвета все больше покрывала, словно глазурью, улицы и дома. Пустыня, сантиметр за сантиметром, надвигалась на людей.

Но и на Ашкрофте некоторые находили для себя что-то стоящее. Когда батальон выстроился для переклички на взлетно-посадочной площадке, один парень взбунтовался. Верещагин помнит, как он тихо всхлипывал, прижатый к гудронному покрытию тремя товарищами; его волосами играл налетевший ветер. Перед полетом с солдатами обращались с особой осторожностью и тактом, ибо временной парадокс и анабиоз означали, что они навсегда расстаются со всем, что дорого… Вернувшиеся застанут иной, совершенно незнакомый мир, где у них не осталось никаких корней.

Когда-то в городе Ашторете, под Хевроном, жила совсем еще юная девушка, сумевшая вызвать у одного молодого лейтенанта желание остаться. Но он нашел в себе силы преодолеть это желание. Его звали Верещагин. Ее внуки, наверное, старше, чем был тогда он…

Да, отправка для каждого — трудный шаг, барьер, который приходится преодолевать. Но это не снимало с обвиняемого вины и никак не смягчало ее.

— Ефрейтор Пригал, настоящий трибунал находит вас виновным в совершении предъявленного преступления. Капитан, ваше мнение?

Санмартин несколько секунд колебался.

— Преступление заслуживает смертной казни.

Верещагин мягко постучал трубкой по бедру.

— Что мне с вами делать, Пригал? Вы сознаете, что капитан Санмартин должен был пристрелить вас сразу, как только обнаружил такое вопиющее нарушение воинской дисциплины?

— Так точно, сэр, я понимаю, сэр. Сознаю! То есть нет, я не знаю, что вам делать со мной, но я все сознаю. Сожалею, что так вышло, и все такое, — скороговоркой пробормотал Пригал.

— Батальонный сержант, а вы что скажете?

Малинин почесал подбородок.

— Можно начать с того, что дать бывшему ефрейтору умывальную комнату правого борта. Месяцев на пять-шесть.

— Согласен с вами, батальонный сержант. Расстрел — это слишком мягкое наказание для вас, Пригал. Вы еще должны заработать право быть расстрелянным. Понимаете, что я говорю, Пригал?

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

— Вот и отлично. Встаньте по стойке «смирно», ефрейтор Пригал. Мы поговорим с вами через неделю, рядовой Пригал.

Заботливо поддерживаемый под руки конвоем, Пригал направился драить умывальную комнату правого борта. Он будет наводить там блеск, сантиметр за сантиметром. Два других члена экипажа его бронемашины, которые присоединятся к нему в этой малоприятной работе, поблагодарят его по-своему.

Привели еще пятерых нарушителей дисциплины, после чего команда прочно задраила люк.

— Какие-нибудь трудности с остальными были? — мирно осведомился Верещагин у Санмартина.

— Нет, никаких. Четверка моих парней ждала на взлетно-посадочной, и ребята Детлефа примчались на «велосипеде». Мы как раз задраивали люки.

Верещагин кивнул и стал ждать. Несколько человек из команды капитана коллективно опоздали. Наверняка какая-нибудь история.

— Заведение Пурнамо аккуратненько подожгли. Одни головешки остались, — не дожидаясь вопросов, сообщил Санмартин.

Верещагин улыбнулся.

Заслуженная репутация полковника как человека честного и любящего порядок затронула деловые интересы командующего городским гарнизоном. Батальон не скоро забудет майора Пурнамо, но последний тоже долго будет их поминать недобрыми словами.

— Адмирал Накамура, несомненно, рассердится, но это не столь уж важно. Что еще интересного?

— Хозяйка борделя хотела выставить имущественные претензии к Пригалу в качестве гарантии за оплату счета.

— Ну, и вы разубедили ее? — спросил Верещагин с улыбкой; на щеках возникли еле заметные ямочки.

— Я сказал, что такие расходы утверждаются вами лично, и предложил повалить тут же несколько стен, чтобы проверить, не укрывает ли она у себя еще двух-трех дезертиров из нашего батальона.

— Что ж, оригинальное, смелое и простое решение. Я ценю вас за это… — Верещагин вовремя остановился: несмотря на опыт, Рауль Санмартин был далеко не идеальным офицером. — Рауль, взыскание имеет двойной смысл. Оно должно показать виновному, что он опозорил себя своими действиями, и убедить, что, только отбыв соответствующее проступку наказание, может восстановить свое имя в собственных глазах. А ты перегибаешь палку. Мы расстреливаем только тех, кого не можем исправить. — Верещагин показал, что разговор окончен.

Санмартин немного подождал, а затем направился в свою роту.

Сорок шесть часов спустя он лежал, совершенно измотанный, пытаясь приспособиться к отведенному ему месту, полметра в ширину и высоту. В конце висел его рюкзак с личными вещами.

Сержант Руди Шеель выбрал себе место под вентиляционной решеткой, где не так чувствовался запах, который вскоре воцарился на транспорте. Шеель старался относиться к своему командиру как к любимому младшему брату — умнице, но непрактичному, несобранному человеку.

Едва различимые звуки дыхания заместителя Санмартина, Ханса Кольдеве, спавшего на койке ниже, смешивались с никогда не прекращавшимся тихим воем ядерной установки корабля. Стоило Хансу закрыть глаза, и он становился похож на херувима, и в этот момент его лицо могло обмануть кого угодно, хоть святого.

На Ашкрофте некоторые двинулись умом, другие потеряли интерес к жизни. У лейтенанта Кольдеве прорезалось чувство юмора, что было еще хуже.

Но именно Ханс отрезал локон у убитого Вильо Изотало перед кремацией.

Капрал Вильо Изотало — последний, кто погиб в 3-й роте. Его застрелили на улице города, который он помогал когда-то освобождать и куда вернулся, увы, ненадолго. Когда к месту убийства прибыла команда быстрого реагирования, он лежал на асфальте; невидящие глаза смотрели на небо, где его возвращения ждал корабль. Горожане проходили мимо, делая вид, что ничего не замечают.