– Где папа? – выкрикнула я.

– Они с мамой уже на завод ушли, – растерянно ответила бабушка, немало удивившись моему неожиданному появлению.

– А его не арестовали? – вдруг выпалила я.

Бабушка как-то странно на меня посмотрела, но тут же лицо ее расплылось в улыбке.

– Тебе, наверное, что-то страшное приснилось?

Я огляделась по сторонам. Почему-то мне казалось, что все вещи в комнате должны быть разбросаны, как после ворвавшегося туда смерча. Однако все оставалось на своих местах, и даже утренние газеты, которые папа просматривал за завтраком, были аккуратно сложены на столе.

– Да, наверное, мне все это приснилось, – пробормотала я и спешно ретировалась в свою комнату.

В тот же день, возвращаясь с бабушкой из школы (первые несколько дней бабушка отводила и забирала меня из школы), мне вдруг на минуту показалось, что я иду по улицам незнакомого города, а главное, за руку меня держит вовсе не бабушка, а какая-то незнакомая женщина, которую я называю мамой. Эта женщина указывает мне на огромное, старинной архитектуры здание с позолоченным куполом и говорит:

– Это Исаакиевский собор.

Когда видение исчезло, я спросила бабушку:

– Где находится Исаакиевский собор?

– В Ленинграде, – ответила бабушка и в свою очередь поинтересовалась, – а от кого ты о нем слышала?

– Одна девчонка сегодня в школе рассказывала, – соврала я.

Некоторое время после этого случая видения не посещали меня, но незадолго до Нового года, в один из вечеров, когда мама укладывала меня спать, я неожиданно для себя спросила ее:

– Мама, а тебя не арестуют?

Моя мать остолбенела от изумления:

– С чего ты решила, что меня должны арестовать?

– Но ведь папу уже арестовали! – поразилась я маминой непонятливости.

– Володя! – в панике завопила мама.

В комнату стремительно вбежал отец. Следом за ним, припадая на больную ногу, спешила бабушка. Они наперебой принялись спрашивать: кто меня научил «этим глупостям». Я не знала, что им ответить и в конце концов разревелась.

С этого дня я перестала рассказывать бабушке и родителям о моих видениях. А они посещали меня все чаще и чаще. То мне виделось, как я в компании мальчишек, моих ровесников, гребу лопатой снег во дворе здания, обнесенного высоким забором с колючей проволокой. То, с теми же мальчишками, сижу за длинным столом и ем перловую кашу. Потом я вдруг оказываюсь в Москве. Я узнаю Кремль, Мавзолей, Красную Площадь, которые не раз видела на открытках и обложках журналов. Рядом со мной какая-то женщина. Я зову ее тетя, а она называет меня Валерием. Валерием Воронковым.

Вероятно, все эти видения как-то отразились на моем поведении, потому что однажды мама повела меня в поликлинику на прием к психиатру. Врач задавал мне разные вопросы, многие из которых показались мне несерьезными, а иные даже глупыми. Потом меня попросили выйти в коридор, а психиатр еще долго беседовал с мамой. Из кабинета мама вышла печальная и задумчивая.

Шли годы, я росла, взрослела, менялся мой внешний и внутренний облик, и вместе с ними менялись мои видения о жизни Валерия Воронкова. Сначала я видела его в семилетнем возрасте, затем в восьмилетнем и так далее. Получалось так, что Валерий рос одновременно со мной. Его жизнь я знала не хуже, чем свою собственную и, видимо поэтому, незаметно для меня самой мои видения постепенно становились моей второй сущностью, моим вторым «я». Началось с того, что я стала откликаться на имя «Валерий». У нас в классе учился мальчишка, Валерка Парамонов. И вот, когда кто-нибудь обращался к нему по имени, я вздрагивала и поворачивала голову на голос.

Лет примерно с десяти я заметила, что стесняюсь раздеваться в присутствии не только девчонок, но и взрослых женщин. Я даже старалась не оголяться при маме и бабушке. В том же возрасте я обнаружила, что меня тяготит общество моих сверстниц, и я с большей охотой проводила время в кругу мальчишек. К ужасу моей бабушки я научилась играть в футбол и в кости. Однажды мы прознали, что какой-то парень, бывший десантник, организовал при своем доме, в сарае секцию по изучению приемов борьбы самбо. Цену за урок он установил умеренную (5 копеек с человека), и мы всей компанией завалились к нему. Увидев меня, парень удивленно вскинул брови.

– А ты царапин и синяков на лице не боишься?

– За меня не волнуйтесь, – с вызовом вскинула я подбородок, – я не неженка и не маменькина дочка.

Парень ухмыльнулся и ничего не ответил. Однако в течение тренировки я часто ловила на себе его любопытные взгляды.

Тренировались мы три раза в неделю, по два часа. Не всем из моих друзей пришлись по душе силовые единоборства. Многие из мальчишек после первых занятий отсеялись. Мне же доставляло истинное удовольствие вступать в схватку с соперником, проводить приемы и, в особенности, добиваться победы. (Кстати, среди своих сверстников мне не было равных в быстроте освоения болевых приемов самбо).

К моему великому сожалению, занятия в секции продлились недолго. Три или четыре месяца. Кто-то из соседей парня сообщил в милицию и секцию прикрыли. На бывшего десантника наложили административное взыскание и даже грозились привлечь к уголовной ответственности за незаконное обучение боевому виду силовой борьбы.

Моя дружба с мальчишками длилась около трех лет. Закончилась она резко и неожиданно. Как-то летним днем мы играли в футбол на поле за огородами. После двухчасовой беготни мы повалились на траву в тени акации. Среди нас был мальчик шестнадцати лет, Борька Левченко. Неожиданно я поймала на себе Борькин горящий взгляд. Этот взгляд был прикован к моей груди. К тому времени у меня уже выросла приличная грудь, но бюстгальтер я не носила, стараясь тем самым не походить на остальных девчонок. Я резко села (до этого я лежала на спине, подложив руки под голову) и одернула на себе футболку.

– Ирка, – голос Борьки дрожал от возбуждения, – можно мы твои титьки помацаем?

Кровь бросилась мне в лицо. Я обвела взглядом мальчишек, лежавших и сидевших вокруг меня и, к своему изумлению, ни в одном взгляде не обнаружила сочувствия ко мне. Все мои соседи с интересом и с тайной надеждой ожидали моего решения. Для меня это оказалось страшным ударом. В одну секунду я осознала, какая огромная и непреодолимая пропасть разделяет нас. Я поняла, а скорее почувствовала, что они, несмотря на то, что наша дружба длилась долгое время, своим пацаном меня не считают и считать не будут. Я для них чужая. Я создана иначе, из другого теста. По щекам моим потекли слезы обиды. Я встала и ушла. Больше я к мальчишкам не возвращалась.

Потеря мальчишеского круга общения вызвала во мне психологический надлом. Я замкнулась в себе и свела к минимуму общение со сверстниками. Зато я стала много читать и увлеклась музыкой. Я попросила маму отдать меня в музыкальную школу по классу фортепиано и купить для меня инструмент. Родители не поскупились и приобрели мне самое дорогое пианино, за которым пришлось ехать в Кишинев. Кстати сказать, к этому времени, к моим двенадцати-тринадцати годам, мои отношения с родителями претерпели значительные изменения. С отцом я почти не общалась. Когда мне было шесть лет его назначили начальником цеха, а спустя еще три года он стал главным инженером завода. На работу он уходил рано утром, а возвращался поздно вечером, ужинал, час отдыхал перед телевизором и уходил спать. Выходные дни он тоже часто проводил на заводе или же отправлялся с друзьями на рыбалку и охоту.

В отношениях с мамой дело обстояло сложнее. Виновником их изменения, вернее сказать, охлаждения были мои видения. С возрастом видения мои не исчезли, а, наоборот, стали повторяться с регулярной частотой. Из них я все больше и больше узнавала о судьбе неизвестного мне человека по имени Валерий Воронков. Перед моим мысленным взором, как с экрана кинотеатра проходила вся его жизнь, порой в мельчайших подробностях. В минуты видений я думала как Валерий, чувствовала и переживала как он. Я даже ощущала те же запахи, которые ощущал этот мальчик. Валерий Воронков постепенно, но с неуклонным постоянством, вытеснял из моего сознания, из моей сущности Ирину Урсу. Естественно, что этот процесс не мог не сказаться на моих отношениях с близкими мне людьми и, прежде всего, с мамой. Дело усугублялось тем, что в моих видениях большое место заняла тетя Валерия, заменившая ему мать. Я стала часто думать о ней, вести с ней мысленные диалоги и даже обращаться к ней за советами.