Они строили!
Новые заводы-гиганты выросли богатырями Родины.
Городу тесно. Город прочно обосновался уже и на левом берегу реки. Здесь он — юный город. Здесь прошлое — это всего лишь вчера истории.
Вчера. Что было вчера? О, вчера для города было самым тяжким из тяжкого и самым героическим из героического. Город помнит те ночи и дни…
Была тоже весна. Весна очищенного от фашистской скверны города. Был март тысяча девятьсот сорок третьего года. Война!
Ветер в ту ночь настойчиво и напористо завывал по городу, путался и визжал в пустых прокопченных коробках, вырываясь из зияющих глазниц-окон.
Война-а! — выл ветер.
Жутко погромыхивали полуоторванные листы железа: война-а!
Ныли, кому-то жалуясь, обрывки проводов на уцелевшем телеграфном столбе: война-а!
А над развалинами моросил дождь. Казалось, разрушенный город лежал и тихонько плакал — большой, разбитый.
Но он дышал, мой город! Люди, уже обессиленные люди, пробились через развалины в подвалы. Город жил в земле. Он дышал с перебоями. И слышно было в том дыхании: война-а!
Каждый камень окроплен кровью тех, кто вел здесь бой. Тогда поэт нашего времени бросал из своего беспокойного и непримиримого сердца слова-снаряды, как из мощного орудия:
И бой прошел. Победный бой!
А город?.. Кое-кому казалось, потребуется лет пятьдесят — семьдесят, чтобы он встал из руин.
Вставал он сначала со стоном. Слишком свежа была память о погибших. Но вот огласил степь первым гудком первого ожившего завода. О, это уже был призыв! Жизнь началась вновь. Живые стали делать жизнь. Солдатские руки вновь стали рабочими руками!
Новые, сильные, молодые руки пришли им на помощь, а потом — и на смену.
То было всего лишь вчера истории.
…Уже утро. Утро майского дня тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Я иду через весь город, такой зеленый, просторный, новый. И нет следов от жуткого вчера, разве что попадется ветеран-дерево с изуродованным войной стволом. А на самом краю города горит Вечный огонь у памятника защитникам Воронежа, павшим «не ради славы, ради жизни на земле». В это ясное утро преклоняю пред ними голову.
…Город древний.
Город — кораблестроитель.
Город — хлебодар России.
Город Кольцова и Никитина.
Город науки!
Город молодости и песен!
Город юный!
Где же та чудодейственная сила, поднявшая тебя, мой город, так быстро из руин? Воздвигшая на пепелище громады заводов и на пустырях новые жилые микрорайоны? Где она, эта сила? Где это чудо?
…День начался. Новый день.
И вот я стою уже у ворот завода. Плотной стеной идут рабочие. Течет людская река. Течет в завод. Идут плечом к плечу. Идут рука к руке. Идут сердце к сердцу.
И в этом потоке — великая мощь.
Город мозолистых рабочих рук! Вот она, чудо-сила, поднявшая израненные города и создающая новые!
Рабочие руки славлю!
Примечания
Во второй том Собрания сочинений Г. Н. Троепольского вошли произведения разных жанров (роман, очерки, рассказ), написанные в 1955–1961 годах.
Впервые: кн. 1 — «Подъем», 1958, № 3–4, кн. 2 — «Подъем», 1961, № 1–2.
Роман «Чернозем» завершен в 1960 году. Выдержал четыре переиздания: в Воронеже (1964, 1968) и в Москве («Советский писатель», 1962, «Современник», 1973). Для московского издания 1973 года автор сделал в тексте романа некоторые исправления и сокращения.
Роман охватывает жизнь центрально-черноземной деревни с 1921 по 1930 год. На построении, сюжетных узлах, основных конфликтах «Чернозема», естественно, сказалось влияние советской романистики, посвященной теме коллективизации. В то же время, как писал К. Локотков («Литературная Россия», 1963, 18 октября), «Троепольский не повторил никого, он сказал свое слово, поднял новый жизненный пласт, открыл читателю те стороны нашего бытия, которых тот не встречал еще в литературе». Первые отзывы о «Черноземе» в периодической печати носили в основном беглый, информационный характер.
Обстоятельный разбор «Чернозема» был дан В. Сургановым в статье «Точка опоры» («Москва», 1962, № 9). Критик отмечал «многоцветье» в первой книге романа, которое «оправдывалось романтическим содержанием». Однако «стремительное развитие и крутые повороты фабулы мешали», на его взгляд, «пристальнее вглядеться в намеченные Троепольским интересные характеры, уловить главную мысль произведения». Такую мысль В. Сурганов находил во второй книге романа, считая, что здесь, как и в других произведениях писателя, ведущая «публицистическая идея» направлена к «утверждению настоящих вожаков крестьянской массы не только в деле революционной перестройки хозяйства, но и вообще в развитии коммунистических отношений на селе». «Чернозем», это «большое эпическое повествование о первых днях сотворения нового мира…», по мысли критика, «…давал возможность приникнуть к тем народным родникам, которые положили начало этому беспокойному племени» («вожаков». — И. Д.).
В. Сурганов высоко оценивал обращенность творческого внимания писателя «непосредственно к людям земли». В образах крестьян-бедняков Виктора Шмоткова, Матвея Сорокина, кулака Семена Сычева, по его мнению, воплотились живые противоречия крестьянского характера. В. Сурганов считал также, что «железная, мужичья, консервативная логика» «уже облагорожена в Матвее воинствующим гуманизмом, высокой ленинской идеей лучшей жизни». Критику казалось, что именно рядом с Сорокиным оживают характеры «молодых крестьянских вожаков» Федора Землякова и Ивана Крючкова. «В результате, — подчеркивал В. Сурганов, — возникает убедительный образ маленького коллектива сельских коммунистов, воплощающий очень важную в наши дни мысль — о партийной инициативе, которая, поднимаясь из народных глубин навстречу идеям и постановлениям Центрального Комитета, в конечном счете решает успех этих постановлений».
Более конкретно анализировал роман Д. Николаев в статье «На историческую почву» («Вопросы литературы», 1965, № 10). Критик находил, что в романе происходит движение от историзма «констатации факта» к историзму «анализа эпохи». Писатель показал «влияние нэпа на психологию людей, на те подспудные процессы, которые совершаются в селе». «Заслуга писателя также и в том, что он… затрагивает и другое противоречие времени, связанное с различными методами проведения коллективизации, разными принципами руководства». Д. Николаев особо рассматривал сложную эволюцию Семена Сычева, сомнения и колебания коммуниста Андрея Вихрова, мужественные и разумные решения Федора Землякова и его товарищей в разгар коллективизации, справедливо видя в этих образах и сценах достоверное отражение трудных путей жизни. Написан роман, «верный исторической правде», заключал критик, однако «неровный». Д. Николаеву казалось, что писатель должен был активнее осмысливать прошлое «с позиций современности», отвечая своей книгой и на те вопросы жизни, перед которыми его герои вставали в тупик. Этими и некоторыми другими пожеланиями (например, по смещению композиционного центра романа на события 1929–1930 годов) критик напрасно пытался ориентировать писателя на публицистическую проясненность смысла и не учитывал общего замысла романа, связанного не с какими-либо отдельными, пусть очень важными, событиями, а со всем ходом крестьянской жизни в двадцатые годы. В одном из позднейших отзывов на «Чернозем» верно говорится о том, что Г. Троепольский стремился «проследить связи характеров героев с глубинными тенденциями общественного развития» (Е. Владимирова. «Среди прекрасного и родного». — «Смена», 1974, № 6).
В общем же некоторым критическим суждениям о «Черноземе» повредило чрезмерное пристрастие некоторых критиков к отвлеченной социологической фразеологии, а нравственно-этическое содержание романа рассматривалось недостаточно.