— Богата еще Украина снедью. Многие старались, а все ж не успели разграбить.  

— Верно, батько, все тащили и теперь тянут кому не лень, — угодливо поддакнул один из «запорожцев».

Сказано было явно в адрес Красной Армии. Я уже пожалел, что так опрометчиво затесался в эту подозрительную компанию. А тут еще этот, с водянистыми глазами, пригласил присоединиться к трапезе. Я поблагодарил, но отказался, объяснив, что уже обедал, а зашел сюда только для того, чтобы встретиться с нужным человеком.

Сосед справа ткнул меня локтем и просипел в ухо:

— Та це сами батько Махно!

Я был ошарашен. Не знаю, как бы я повел себя дальше, если бы не заметил командира немецкого дивизиона Владимира Колодина. Я тотчас вскочил и, прощально козырнув соседям, поспешил к нему.

За дверью мы остановились. Я рассказал о встрече с «самим Махно».

— Брось врать, — рассмеялся Колодин. — Тебя наверняка разыграли. Махно, говорят, из Гуляй-Поля и не вылезает.

Из столовой вышел незнакомый комбриг. Он обедал поблизости от махновцев. Я спросил его, не знает ли он людей, которые находились за одним со мной столом.

Комбриг внимательно оглядел меня, не спеша закурил и лишь после этого ответил, что низенький — Махно, тот, что рядом с ним, — Петриченко, командир их конно-пулеметного полка, а напротив — правая рука батька — Каретников, или, как они его зовут, Каретник. Последний был у махновцев вроде начальника штаба, а теперь командует теми частями, которые совместно с нами должны действовать против Врангеля. Но что-то не опешат они на фронт, больше по тылам околачиваются. Эта троица да еще анархист Волин — вот, собственно, и все их «верховное» командование.

— А что им здесь надо? — спросил Колодин.

— Пожаловали в наше интендантство. Грабить-то теперь нельзя...

Когда мы остались одни, Колодин не без гордости сообщил:

— Кажется, напал на след того, что нам нужно.  

— Да ну?! Где же это?

Без лишних слов Колодин потащил меня на один из складов. И верно, интересовавшие нас подковы там имелись. Но отпустить их без накладкой кладовщик отказался. Пришлось опять идти в интендантство, разыскивать кого надо, убеждать, просить, требовать. Только к вечеру бумага была подписана. Я вручил ее прибывшему к нам Валлаху:

— Получи, пожалуйста, а я передохну.

Однако Валлах очень скоро вернулся ни с чем.

— Махновцы чертовы, что отмочили! Угнали наши повозки.

— Узнал куда?

— Да разве теперь у них отберешь?..

— Ничего, попробуем.

Поехали в махновский табор. Несмотря на холод и сгущающиеся сумерки, по улицам села толпами разгуливала подвыпившая вольница. Одета по-разному: в полушубки, поддевки, свитки, венгерки, офицерские френчи, пиджаки и даже сюртуки. Еще большим разнообразием отличались головные уборы: всевозможных фасонов и окрасок военные фуражки, кепки, картузы, ушанки, бескозырки, широкополые шляпы и котелки, папахи и высокие, лихо заломленные бараньи шапки. А какой-то верзила щеголял даже в блестящем цилиндре.

Во многих дворах стояли пулеметные тачанки и пушки.

Прямо на нас шел пошатываясь парубок в бушлате и широченных клешах. На голове лихо сидела серая папаха.

— Где у вас здесь старший начальник? — спросил я.

— У нас каждый сам себе начальник.

— Ну так батько какой-нибудь?

— Погляди вон в той хате.

Подъехали к указанному дому. У крыльца толпились махновцы. Оставив коноводов с лошадьми на улице, я и Валлах направились к входной двери. Нас никто не остановил, и мы прошли в прихожую, а затем и дальше. В большой забитой людьми комнате из-за густого табачного дыма не сразу смогли рассмотреть что-либо. Лишь чуть погодя увидели огромный  стол, вокруг которого плотно сидели вооруженные «дядьки». Один из них оказался уже знакомым. Это был Петриченко. Он тоже признал меня и пригласил к столу. Однако свободного места на лавках не было. Тогда приближенные Петриченко разом даванули на соседей. На дальнем краю кто-то шмякнулся на пол. Мы с Валлахом сели.

— Що за дило привело до нас? — спросил Петриченко, наливая в жестяные кружки самогон.

— Ваши люди по ошибке наш обоз угнали, — ответил я.

Начиная этот разговор, я мало на что надеялся. Ожидал, что Петриченко начнет толочь воду в ступе, хитрить, путать. Но он неожиданно быстро согласился:

— Мабуть, и так... Петро!..

В дверях показался рослый хлопец.

— Нехай командиру обоз зараз вернут. — И, обращаясь уже ко мне, сказал: — А пока будьмо исты.

Заметив, что мы не спешим приложиться к самогону, Петриченко провозгласил, как ему казалось, неотразимый тост:

— Хай сгинет Врангель! — и протянул свой стакан.

Я чокнулся и поставил кружку на место.

Петриченко искренне удивился:

— Горилки не пьете?

— Нет. Пью только французский коньяк и шампанское.

Комнату потряс громоподобный хохот.

— Видкиля ж це взяты?

— У белых отнимаем. Им Антанта чего только не возит.

— А вы? — обратился Петриченко к Валлаху.

— Он магометанин, спиртного вообще не употребляет,  да и по-русски не понимает, — поспешил я ответить за Валлаха...

Подводы нам вернули. Но из-за этого инцидента так и не удалось получить подков. Опасаясь, что утром бригада уйдет на фронт, мы этой же ночью подались в Синельниково.

2

28 октября двинулись в направлении Мелитополя. В авангарде шел наш дивизион.

Подмораживало. Резкий северный ветер леденил спины, сыпалась мелкая снежная крошка. Кони скоро выбились из сил, и бойцы, жалея их, часто спешивались.

— Чертов гололед, — ругался Валлах. — Портит все дело.

К нам подъехал командир немецкого дивизиона Владимир Колодин. Он огромного роста, но его все почему-то зовут Вовочкой. Колодин подчеркнуто резко осадил коня. Тот застыл как вкопанный. Вовочка посмотрел на нас с видом победителя. Еще бы. У него в дивизионе большая часть коней еще в Туркестане была подкована шиповками.

Колодина к нам прислал командир бригады выяснить, не замечен ли противник.

— Какое там! — сердито буркнул я в ответ. — Врангелевцы небось уже в Крыму...

К вечеру на нашем пути встретилось большое село Веселое. В нем остановились на ночевку. В кузнице кто-то из бойцов обнаружил запас зимних подков. Тут уж было не до сна.

Закипела работа. К утру успели перековать часть верховых лошадей на передние ноги и на все четыре — тачаночных.

Пошли резвее.

С юга все отчетливее стала доноситься артиллерийская канонада. У обочин и на полях начали встречаться припущенные снежком трупы людей и коней, поломанные повозки, разбитое оружие. Кое-где маячили махновцы, что-то выискивали.

Верстах в трех к югу услышали частые взрывы, стрекот пулеметов. Прискакал разъезд. Разведчики  сообщили, что село Рождественское, куда мы направлялись, занято противником.

Что делать? Ждать подхода главных сил? Или попробовать нанести неожиданный удар?.. В гололед стремительного налета может не получиться. А если в пешем строю?..

Приказ наступать на село цепью кавалеристы встретили без энтузиазма. Не любили венгры расставаться с лошадьми. Приучили их к этому некоторые туркестанские обычаи. Басмачи, например, спешивание воспринимали как признак трусости.

Но я в данном случае руководствовался соображениями целесообразности. На левый фланг выдвинул пулеметные тачанки. Они молниеносно развернулись задками к неприятелю и шквальным огнем «максимов» прижали его к земле. Красноармейцы поднялись в атаку. Скользя и падая, они быстро сблизились и навязали врангелевцам штыковой удар.

— Добре бьются твои басурманы. Тильки чому не верхи? — услышал я сзади басистый украинский говор.

Оглянулся. Ко мне вразвалку шагал Петриченко. За ним, несколько приотстав, следовало еще до десятка махновцев. Неподалеку виднелись две их боевые колесницы.

Батько со своим штабом прибыл «побалакать» о совместных с нами действиях.