В это время наши эшелоны и двигавшиеся за ними войска нагнала группа Донревкома. Команда казаков во главе с Подтелковым и Кривошлыковым направлялась в северную часть Донской области для организации революционных отрядов. Они направлялись в Усть-Медведицкий и Хоперский округа.

Доехав до станции Грачи, Подтелков решил выгрузиться из вагонов и дальше следовать на подводах, более короткими путями.

Решение Подтелкова нам казалось неверным, товарищи пытались убедить его в этом. Пробовал отговорить Подтелкова и Ворошилов. Однако тот стоял на своем. Беспокоило еще и то, что вся группа состояла из необстрелянных казаков, вооруженных лишь винтовками и одним пулеметом «максим». Когда командиры спросили, почему он решился на такой шаг, Григорий Федорович ответил:

— Надо спешить. Некогда раздумывать и вооружаться. Да и к чему? Восстание еще не дошло в Северные округа, а коль и появились там мятежники, мы успеем проскочить налегке. — После некоторого раздумья добавил: — Если казака не трогать, не злить, он мирный. А тронь, покажи ему кровь, осатанеет враз, в драку полезет.

Горячее солнце садилось за дымный горизонт. Вереница пароконных подвод вытягивалась медленно по шляху, в сторону от полотна железной дороги. Сбоку, придерживая шашки, шагали казаки-ездовые, а позади, на малой скорости, двигался легковой автомобиль с установленным на сиденье пулеметом.

Подтелков и Кривошлыков молча подошли к нам — серьезные, хмурые лица, в глазах — воля, решимость. Я невольно вспомнил нашу первую встречу с Федором  Григорьевичем. Как изменился он с тех пор! Мало осталось от прежнего улыбчивого, огромного, чубатого казака. Весь он как-то сжался, ссутулился, широкоскулое лицо осунулось, казалось, стал ниже ростом.

Молча пожали нам руки и, отойдя шагов на сто, обернулись, грустно улыбнулись, помахали рукой.

Долго мы стояли, смотря им вслед, пока не скрылись в придорожной пыли последние подводы.

Вскоре после занятия Новочеркасска белоказачьими частями здесь собрался пресловутый «Круг спасения Дона», избравший генерала Краснова атаманом Всевеликого войска донского. Новый атаман развил бешеную деятельность. В области устанавливаются старые порядки, возвращаются на свои места разбежавшиеся помещики, фабриканты, заводчики, шахтовладельцы. С первых же дней начинаются поиски тех, кто осмелился лишить их былой власти. В Новочеркасск летят сотни жалоб с требованием вернуть конфискованное советскими органами имущество. И Краснов, не задумываясь, удовлетворяет претензии богачей за счет рабочих и беднейших крестьян. Начинается формирование регулярных полков белогвардейской казачьей армии, в которую на самом деле брали насильно всех, кто мог носить оружие. Брали даже иногородних, принимая спешно их в казаки и наделяя паями земли.

Ведет Краснов переговоры с немцами о совместной борьбе против Советской власти, добивается разрешения разжигать войну за пределами области. В письме, полном холуйского пресмыкательства, он просит кайзера Вильгельма помочь контрреволюции в борьбе с большевизмом, обещая взамен выдать богатый край на разграбление немецким империалистам. За десятки, сотни эшелонов хлеба, угля, нефти, скота, сырья оккупанты передают Краснову десятки тысяч винтовок, сотни пушек, пулеметов, миллионы снарядов, патронов, обмундирование, снаряжение. Очень часто за русский хлеб и сырье немецкое командование расплачивалось нашим же оружием и обмундированием, захваченным на оккупированной территории.

В это время в северных районах Донской области Советская власть еще держалась упорно. Усть-Медведицкий  и Хоперский округа недаром считались наиболее революционными. Но они напоминали маленькие, разрозненные островки среди пылающего моря контрреволюционного мятежа. И, тем не менее, люди там героически боролись, а когда становилось невмоготу, поднимались с насиженных мест и, объединившись в отряды, прорывались сквозь огненное кольцо врага.

Двигаясь по железной дороге, наши войска, словно снежный ком, обрастали такими отрядами. Ворошилов требовал не оставлять на оккупированной территории ни одного человека, если он защищает Советскую власть. Используя вынужденную остановку у Жирново, командование взялось за пополнение частей новыми бойцами.

По приказанию Щаденко я с небольшим отрядом ранним майским утром выступил на Скосырскую, где предполагалось разместить штаб формирования.

На второй день, когда уже солнце клонилось к западу, мы подходили к слободе. Стоял тихий, душный вечер. Отряд миновал россыпь песков и вышел на луг. Повеяло прохладой от реки, со слободы донеслись веселые звуки гармошки, раздался звонкий девичий голос. Бойцы приободрились.

— Слышь ты, — заметил один из них, — в гармошку наяривают. Вроде бы свадьба.

Не успели мы осмотреться, как нас окружила детвора, подростки. Наперебой засыпали вопросами.

— Казаков зараз нема, — рассказывали словоохотливые ребята, разглядывая нас, — на днях прискакали несколько десятков, забрали в казенке водку и айда.

— А это ж почему гармошка играет?

— Пан Назаров из Процикова приехал за невестой, а она богатая, дочка лавочника Кондратьева. Жених — офицер, важный такой.

Разослав в разные стороны разведку, мы с группой бойцов поспешили к церкви, где, по сообщению ребят, венчался пан. Еще издали увидели огромную толпу, заполнившую площадь, двери, распахнутые настежь. Люди, сторонясь, оглядывая, пропустили нас, видимо приняв за белоказаков, — таких здесь проезжало немало.

С темноты никак не привыкнешь к яркому блеску свечей, люстр, к церковному убранству, которое кажется сказочным. Вдруг меня толкает в бок командир взвода Моторкин:  

— Гляди, офицеры.

У самого аналоя, затянутый в рюмочку, — жених и вся в белом — невеста. Рядом, с толстыми, дорогими свечами, стоят дружки. Нас уже заметили — офицеры норовят юркнуть в толпу, мнется, кого-то высматривает жених. Пришлось нарушить торжественный обряд венчания.

Офицеров допросили. Их прислал для проведения мобилизации в Скосырской полковник Коньков, который создает специальный карательный отряд из сынков кулаков и помещиков.

— Сейчас полковник с новобранцами в хуторе Березовом, в имении помещика, — сообщил один из офицеров. — Ждет оружия, кое-что уже получено и отправлено. Немного спрятано здесь, в Скосырской, под мельницей.

— Что за оружие?

— Пулеметы в разобранном виде, винтовки, патроны, гранаты.

— Где, под какой мельницей?

— Этого мы не знаем. Нас пригласили собрать пулеметы и обучить добровольцев. Больше мы ничего не знаем. Спросите священника.

Привели попа. Щуплый, седенький старичок, он, казалось, только и занят тем, что молит всевышнего о помиловании грешников. Когда намекнули насчет оружия, замахал руками, запричитал жалобным, оскорбленным голосом:

— Что вы, что вы! Какое такое оружие? Ни в какую политику я не вмешиваюсь, одинаково молюсь за всех: и за красных и за белых!

С тем и расстались. Позже решили устроить бате очную ставку. Вошел смиренно, тихо, стал в сторонке, перекрестился на угол. Увидев своих — изменился в лице. Засверкали глаза, вскинулась кверху голова — понял: все пропало. Оттого и посмотрел на офицеров так, словно хотел сказать: «Эх вы, зеленая недоросль! Выболтали».

На вопросы отвечал путано, заикаясь, красноречие словно ветром сдуло. То ли хитрил, то ли страх отнял память. Бились мы с ним долго и решили пока посадить под арест.

А утром, чуть свет, в штаб пришла жена священника. Требует пропустить ее к командиру, к самому главному, потому как «скажет тайну великую». И сказала.  

— Под алтарем в старой церкви запрятаны винтовки, револьверы, патроны, — доверительно сообщила старушка. — Охраняет церковный сторож... полковник Греков. Прибыл по поручению Мамонтова для организации мятежа. Живет он там же, в сторожке.

Закончив «исповедь», матушка торопливо перекрестилась и простодушно спросила:

— А для чего вам, родимые, оружие это? Обходились же без него столько времени, и, слава богу, все шло хорошо. — Посмотрела мутным взглядом на присутствующих и добавила: — Батюшку-то теперь выпустите? А то он, бедный, как только переволнуется, так и не может служить заутреню.