За несколько дней до Рождества я отправился на обед с Бобом Красноу из «Электры». “Ну”, сказал он. “Как твои парни?” “С ними всё будет хорошо”, сказал я, “если они смогут остаться в живых”.

Затем, сразу после обеда, позвонил Дуг. У Никки случилась передозировка в каком-то гостиничном номере, и они полагали, что он умер. Это не должно было стать сюрпризом для меня, но всё-таки я был удивлён. После шока наступило раздражение. Затем пришло разочарование. Я был огорчён самим собой из-за того, что связался с такой группой, как эта, и из-за того, что позволял этим парням избегать неприятностей, когда они вели себя, как животные. Особенно теперь, когда одно животное уже убило себя.

Когда я узнал, что Никки на самом деле жив и сбежал из больницы, я понял, что я должен делать. Я пришёл в офис, вызвал Дуга к своему столу и сказал ему, “Я больше этого не потерплю. Я не собираюсь смотреть, как люди гибнут”.

У них был намечен тур по Европе, и это был наилучший шанс, прилететь домой, скорее, в мешках для трупов, чем на «Конкорде». Мы отменили тур и начали искать Никки. Никто не отвечал по его номеру, но он изменил своё сообщение на автоответчике, поэтому мы знали, что он был там. Мы приехали к нему домой и нашли его в ванной с кровью, размазанной по всем стенам. Он лежал там, в кожаных штанах, без майки, обдолбанный и невменяемый. Я сказал ему, что он поедет ко мне домой для детоксикации. Проблема с Никки состоит в том, что он очень заинтересован, чтобы ничто его не контролировало. Он управляет всем. Но в этом случае, героин обладал намного большей властью, чем та, с которой он готов был считаться.

Никки пробыл у меня в Тарзана почти неделю. Боб Тиммонс приезжал каждый день, чтобы пытаться удержать его от наркотиков, и Стивен Тайлер из «Aerosmith», который проявлял внимание к Никки, звонил каждый день, чтобы поизмываться над ним. “Ты умрёшь”, говорил он ему. “Ты должен это понимать”. Наконец, Никки сломался. Он впервые признался нам, что не может управлять своей привычкой. Мы вызвали остальную часть группы и провели большое собрание в моей гостиной. Они выглядели жалкими. Был Никки, который умирал; Томми, который всё больше пил и дрался со своей женой; Винс, который абсолютно вышел из под контроля; и Мик, который обычно просыпался каждое утро, пил и рыдал над самим собой, пока не отрубался. И это, как предполагалось, была одна из самых великих, величайших рок-групп в мире.

Во-первых, Дуг и я сообщили им, что они должны будут заплатить европейским промоутерам за отмену тура из своего собственного кармана. Во-вторых, они либо берутся за ум, либо находят себе новых менеджеров. Мы представляли объединенный фронт. Никки признал, что он должен лечь в больницу на обследование — то, на что он никогда прежде не соглашался. Томми, который так легко на всё ведётся, что готов был выпить яду, если бы Джим Джонс попросил его об этом, сказал, что он, конечно же, в деле. (Jim Jones — американский проповедник, после проповеди которого в 1978 году, около девятисот человек совершили массовое самоубийство, приняв яд) Винс упрямился и не хотел ничего признавать, вытянув вперёд свои пятки и болтая всякий вздор. А Мик просто посмотрел на нас каким-то странным весёлым взглядом.

Глава 2. Томми

«Битва с холщовым мешком и другие события, касающиеся расплаты за авантюры, слишком многочисленные, чтобы о них упоминать»

Я был первым, кто пошёл туда. Часть меня не хотела этого делать, но все мы слишком погрязли в нескончаемом веселье. Поэтому мы заключили договор и, будучи игроком команды и куском дерьма одновременно, я первым отправился в реабилитационную клинику.

Я не был так плох, как Никки или Винс, но я пил как маньяк, покуривал "травку" и время от времени вмазывался героином с Сиксом. Этот наркотик был настолько чертовски хорош, что меня это пугало.

Тем не менее, я не думал, что у меня есть какие-то проблемы, пока я не оказался в этом месте в Тусоне под названием «Коттонвуд»[68]. Там был этот врач, который сумел поднять на поверхность всё это дерьмо, о котором я на самом деле даже не догадывался.

На второй день моего пребывания там, он заставил меня сидеть в комнате, в то время как сам стоял у меня за спиной. В комнате не было ничего, кроме пустого стула, который стоял напротив меня. Врач сказал, что я должен смотреть на пустой стул и представить себе, что на нём сидит моя пагубная привычка. Когда он сказал это, я, как предполагалось, должен был вообразить, что моя привычка разговаривает со мной.

Сначала это казалось какой-то глупостью, но через некоторое время я начал в это верить. “Я знаю, что ты любишь меня”, сказала моя привычка. “Ты всё время думаешь обо мне. Ты не можешь жить без меня”.

Внезапно весь этот гнев поднялся на поверхность, и я вскочил и разволновался: “Минуточку”, заорал я пустому стулу. “Пошла ты. Я могу жить без тебя, мать твою”.

“Очень хорошо. Я хочу, чтобы вы возражали вашей привычке”, сказал врач. “Я хочу, чтобы вы рассердились на неё. Я хочу, чтобы вы уничтожили её. Это — не друг. Это — ваш враг”.

Затем он заменил стул тяжелым брезентовым мешком и вручил мне грёбаную бейсбольную биту. Я подбежал и начал выбивать дерьмо из этого, сука, мешка-привычки, чувак, и слезы градом слетали с моего лица.

“Покажите то, что вы чувствуете”, врач продолжал держать меня за яйца. “Она хочет причинить вам боль. Выбросьте её из вашей жизни”.

Я продолжал сходить с ума, колотя по мешку, и рыдал во всю глотку, как ребёнок. Это было похоже на изгнание нечистой силы, брат. Я никогда не забуду этого, бля, эксперимента, потому что я понял, что существует некая другая сила, которая управляла мной в течение многих лет, и впервые я вступил с нею в контакт. До той поры я не знал, насколько мощной была эта сила, и насколько в то же самое время она была немощной. Просто привычка настолько сильна, насколько вы ей это позволяете, а я позволил ей стать слишком сильной.

На стене в «Коттонвуд» была надпись, которая гласила “Молчание = Смерть”. И я никогда не забуду этой фразы, потому что она заставила меня вспомнить о моем детстве. Мои родители всегда были классными, но всякий раз, когда я делал что-то не так, меня наказывали молчанием. Они отправляли меня в мою комнату, и, когда я спрашивал, что я такого сделал, они ничего не говорили. Так что я сидел в своей комнате, задаваясь вопросом, что, чёрт побери, я сделал, и почему никто не хочет со мной разговаривать. Мои родители думали, что именно так они, как предполагалось, преподавали мне урок. Так с раннего возраста я приравнивал молчание к наказанию. Когда я стал старше, ничто не бесило меня так, как, если кто-то не хотел со мной разговаривать. Это всё ещё достаёт меня, когда какая-нибудь девчонка не перезванивает мне или когда я делаю что-то не так и получаю молчаливый укор от друга. Чувак, я всякий раз хочу заползти в какую-нибудь нору и умереть там. Поэтому, когда я увидел в клинике эту надпись, “Молчание = Смерть”, сказал я самому себе, “Знаешь что? Это именно то, что, чёрт возьми, заставляет меня чувствовать себя ребёнком”.

Каждый из группы занимался по индивидуальной программе. Но спустя неделю или около того Боб Тиммонс подумал, что мы должны быть вместе как группа. Поэтому все они слетелись, чтобы встретиться со мной. Обнявшись, мы стояли в кружок с другими людьми из клиники, и пели, “Ты не всегда получаешь то, что хочешь”, что, вероятно, было идеальным посланием для такой группы, как мы, потому что все мы настолько привыкли получать именно то, что хотим, и каждый раз, когда мы этого хотим.

Задвижки, управляющие моими слёзными железами, снова открылись, и, рыдая, я обратился к Никки, “Это не самая красивая песня, чувак?” Он посмотрел на меня, словно я был сумасшедшим, затем посмотрел на Мика и прошептал ему что-то обо мне, верящем всему этому дерьму Джима Джонса. Не думаю, что кто-нибудь из группы когда-либо относился ко мне серьезно. Я был похож на щенка, чьи лапы были слишком большими, и который всё время спотыкался и падал.