Когда я вернулся домой после Фресно, в сарае за домом моих родителей жил мой друг Рон. К тому времени я уже более или менее оборудовал своё жилище. Там был ультрафиолет, которым отсвечивали красные и зелёные психоделические плакаты, висевшие на стенах. У меня был телевизор, который кто-то оставил на углу улицы за ненадобностью, и я всё ещё пользовался самодельной стереосистемой, которую так давно смастерил из проигрывателя своей сестры. Рон и я любили «кросстопс»[57], от которых мы ловили глюки и которые можно было купить в любой аптеке по десять долларов за сотню. Мы глотали их горстями и путешествовали автостопом так далеко, куда только можно было доехать, а затем, когда их действие постепенно ослабевало, на рассвете мы возвращались домой из какого-нибудь Уиттиера или откуда-нибудь ещё.

После амфетамина я увлёкся «Секоналом», который являлся сильным болеутоляющим средством и который я запивал сло-джином[58]. («Seconal» — таблетки, прямо или косвенно, ставшие причиной смерти Мерлин Монро и Джими Хендрикса). Я так подсел на него, что мой врач сказал мне, что я умру, если я не прекращу это делать. Поэтому я сразу же полностью отказался от него, что было самой большой глупостью, которую я мог совершить, так как резкое прекращение приёма болеутоляющего могло погрузить меня в кому. Когда вы становитесь старше, вы начинаете беспокоиться о смерти и вашей собственной смертности намного больше, чем в молодости. Однако с открытием клонирования (которое, я уверен, в тайне уже произвели с человеком), мы находимся всего лишь в одном шаге от искусственного воссоздания людей для избранных (то есть, для богатых).

Я никогда по-настоящему не был в состоянии психоделии. До тех пор, пока кто-то из тех, кого я встретил, путешествуя автостопом, не предложил мне мескалин. Я проглотил примерно половину таблетки, которая была размером с мятную таблетку от изжоги. Когда ничего не произошло, я проглотил вторую половинку. И после этого меня будто ударили дубинкой по голове. Я был под кайфом три дня. Я видел, как люди исчезают, проходят сквозь стены и плавают по воздуху, всё было будто неосязаемым. Всё, о чём я мог думать, было, “Когда же я, наконец, приземлюсь?” Однажды я попробовал немного ЛСД, и со мной произошло то же самое.

Я становился таким диким и ловил на себе так много неодобрительных взглядов моего семейства, что подумал, что пришло время найти себе собственное жильё. У меня не было никаких денег, поэтому я переехал к каким-то байкерам в Орендж Кантри. Это было похоже на то, чтобы снова оказаться в «Гарсиа Братерс», так как я по-прежнему был слишком тощим и наивным юношей. Когда они проливали пиво на пол, они хватали меня и использовали мои длинные волосы вместо швабры. Они объясняли это тем, что не хотят пачкать свой «левайсы». Я не мог с ними спорить. У каждого из них было оружие, так как другие байкерские группировки могли украсть у них мотоциклы, спилить номера и забрать их себе или продавать им же самим.

Сейчас у меня есть хороший радар от неприятностей. Я просто отслеживаю их. Когда я понимаю, что приближается беда, я уклоняюсь, так как прекрасно знаю, что может случиться, если этого вовремя не сделать. Но в то время мой радар ещё не работал. Поэтому я не смог уклониться, когда мой друг по имени Майк Коллинз привёл к нам на вечеринку свою бывшую подругу Шэрон. Она была миниатюрной брюнеткой с темно-рыжими крашеными волосами и лицом, как у Али МакГроу[59].

Мы сразу же начали встречаться, но она была настроена куда более серьёзно, чем я. Её мать и отец развелись, когда она была ещё маленькой, и, даже при том, что ей было всего шестнадцать, она хотела надёжности и уверенности, которых ей так не доставало в детстве. Хотя она только что освободилась, я знал, что не смогу быть её мужем. Всё дело было в том, что я хотел быть гитаристом. Мне было всего девятнадцать, и я совершенно не планировал устраиваться на работу или вообще вести оседлый образ жизни. Я знал, что потребуется время, чтобы добиться чего-нибудь в рок-н-ролле, и я был готов к этому. Тем не менее, однажды вечером она пришла домой с работы и с неопределенной улыбкой на лице сообщила мне новость: “Я беременна”.

“Нет”, сказал я ей. “Я не остановлюсь. Это то, чем я хочу заниматься”.

Она сказала, что оставит ребенка, и нашла мне работу в прачечной «Лондромат», где она работала в то время. Я играл в ночных клубах с группой под названием «Wahtoshi» (что, как мы думали, означает число «один» по-китайски). Мы играли до 6-ти утра, затем я спал два часа, к 8-ми приходил в прачечную и работал, пока не приходило время снова играть музыку. Спустя несколько месяцев после того, как родился мой сын Лес Пол (Les Paul) (догадайтесь, кто его назвал!), Шэрон снова была беременна. Моя мечта, казалось, ускользала от меня всё дальше и дальше.

Я был связан по рукам и ногам, я вынужден был проводить всю свою жизнь, постоянно отбиваясь и уворачиваясь: жена, двое детей, смехотворная работа в прачечной. Вся эта ответственность навалилась на меня, когда я не был готов к этому, и я не смог этого выдержать. У меня начались ужасающие вспышки горячки. Неожиданно мое тело охватывала лихорадка, и я как будто оказывался в другом мире, который выглядел и ощущался подобно аду. Иногда я на несколько часов впадал в беспамятство: я мог очнуться в кровати, на сцене или на улице и понятия не имел, как я там оказался. Я проходил через какую-то трансформацию: или я сходил с ума, или находился в каком-то странном умственном коконе, который был частью процесса превращения из мальчика в мужчину.

Я не знал, какой путь выбрать. Я не мог оставить жену, когда она была беременна, но я нисколько не сомневался, что меня ждёт большое будущее блюзового или рок-н-ролльного гитариста. Поэтому я обратился к единственному человеку, который, как я думал, мог мне помочь: к Богу. Я начал говорить с Ним, молиться, просить о милости, помощи и наставлении. Мне не дано знать, как мы здесь оказались — возможно, нас забросили сюда внеземные цивилизации, или может быть мы — часть биологического эксперимента, который проводит создатель в чашке Петри, под названием Мир — но ведь кто-то или что-то привел всё это в движение, и в то время мне пришлось поверить, что это был Бог. Потому что, если бы я не верил в Бога, я не верил бы ни во что. А если бы я не верил ни во что, то это стало бы концом моей жизни.

Посреди всего этого к нам зашёл друг моего отца. Он был старшим священником, который отрастил бороду, чтобы казаться искушенным, хотя это только заставляло его казаться ещё старше (единственная вещь хуже бороды — это борода у лысых мужчин, потому что создаётся впечатление, что волосы у них растут вверх ногами). Священник быстро почувствовал, что я был на грани серьезного нервного срыва. “Ты хочешь покреститься?” спросил он, поглаживая свою старую седую бороду. Я сказал, что хочу.

Он привёл меня в свою церковь и поставил в жбан с водой. “Я крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа”, сказал он, зажав мне нос и мокнув в воду головой назад. “Надеюсь, это поможет” думал я про себя, выныривая окрещённым.

В настоящее время я не верю в христианскую концепцию Бога, который создал людей с единственной целью — судить и наказывать их. В конце концов, если одна из заповедей гласит, “Не убей”, то Бог выглядит лицемером, когда делает такие вещи, как всемирный потоп или разрушение Содома и Гоморры? Но тогда я нуждался в прощении. Мне нужен был кто-то, кто сможет смыть мое прошлое и начать меня обновлённого сначала. На какое-то время это сработало. Я даже организовал госпел-бэнд. Но это было всего лишь временным облегчением, подобно «секоналу». Это убило боль на некоторое время, но боль возвратилась с новой силой. Каждый раз, когда я шел в церковь, в душе я ощущал нездоровое чувство, что это не то, где я должен находиться, и что, возможно, я угодил в ещё большую ловушку общественной морали: теперь у меня были жена, двое детей, чёртова работа, и на вершине всего этого еженедельные службы и посещение церковных мероприятий. Однажды днем я не выспавшийся работал в прачечной, перемещая 270-килограммовые бадьи с мокрой одеждой от стиральных машин до сушилки. Бадья была подвешена к крюку, который свисал с ленты конвейера на потолке, как на скотобойнях. И когда я транспортировал бадью к сушилке, я потерял контроль, бадья поехала назад и сильно ударила меня по левой руке. Вспышка паники пронзила мой мозг: что, если я никогда больше не смогу играть на гитаре?