Солнце стояло уже высоко, когда напарник маленького серого человека вернулся с приказом – ждать дальше.

* * *

Самое страшное на свете – неизвестность; Вета ощутила это на себе в те невероятно длинные сутки, когда ждала Патрика – каждую минуту страшась подумать о самом худшем. Повторяла, как заклинание, - он не может погибнуть, не может. Время тянулось, тянулось тягуче, как засахаренное варенье. Он вернется. Обязательно.

Читая принесенное ей письмо, она чувствовала, как сползает с души тяжесть, и готова была расцеловать слугу. Кольцо с рубином – то самое, данное им когда-то Крэйлом – гарантия того, что происходящая с ней радость не обманна. Патрик жив. Все хорошо. Он не успел сделать все, что нужно, до вечера и попросил лорда Марча отправить ей весточку. Следующим вечером он вернется и заберет ее, и им уже ничего-ничего не будет грозить. Осталось потерпеть какие-то сутки.

Вот теперь точно все стало хорошо. Вета уснула безмятежно и сладко, едва коснувшись головой подушки.

Утром солнце засияло на чисто вымытом небе, родной, с детства знакомый лес наполнился всеми своими звуками и запахами. Теперь - только ждать, да и ждать-то осталось недолго – до вечера… Девушка мурлыкала под нос нехитрую песенку; нашла на подоконнике забытую ею в прежние счастливые дни вышивку – диванную подушку с яркими маками – и решила закончить. Долго-долго сновала игла по канве, повторяя придуманный когда-то узор.

Когда вытянулись на траве послеполуденные тени, Вета оторвалась от рукоделия.

И подумала, что совсем рядом, в каких-то нескольких милях – родной дом.

Сколько идти до усадьбы? Часа полтора, два от силы. Там… там дом. Там можно будет увидеть маму… если спрятаться за деревьями – пусть в окно, пусть издалека… только бы увидеть, что жива и здорова, что все в порядке… только смотреть, не окликая. Там можно будет пробраться в кухню через черный ход и утянуть краюшку хлеба… Она вернется до темноты… она не будет рисковать. Только посмотреть… только увидеть, что у них все хорошо и спокойно. И даже если родителей здесь нет, все равно – незримое их присутствие – как теплая, ласковая рука матери, гладящая по щеке.

Укрывшись в тени старых вязов, долго-долго смотрела Вета на распахнутые окна поместья. Первое, что бросилось ей в глаза, была черная лента над входом – такие вешались обычно в знак траура. Она опустила глаза. Прошел почти год, а семья все еще носит траур по погибшей дочери. Сердце Веты уколола игла раскаяния. Могла ли она думать, сколько горя принесет ее родным ее безрассудный поступок? Впрочем, что толку вспоминать и охать. Случись вернуть тот осенний день на проклятой станции – она все равно бы ничего не изменила.

Желтый лист, плавно кружась в воздухе, спланировал ей на рукав, и Вета очнулась. Нужно торопиться, чтобы успеть назад до темноты. Она тряхнула головой и, широким кругом огибая дом, пошла к черному входу. В кабинете отца можно найти деньги, которые теперь так нужны ей, нужны им. И это не будет воровством – разве отец пожалеет монет для дочери? И если ей повезет, она сможет пройти в свою комнату… хотя бы башмаки или гребень можно унести с собой. И найти платье… несколько ее девичьих нарядов должны храниться здесь, в поместье!

Несмотря на тишину в усадьбе, дом, в отличие от охотничьего, выглядел обитаемым. И Вета опасалась столкнуться нос к носу с отцом. Она сама не знала, чего боится больше – встретить его или все-таки разминуться. Умом понимая, что встреча эта не принесет ни ей, ни ему ничего, кроме боли и потрясения, сердцем она отчаянно желала хоть на мгновение увидеть его. Хотя издалека, хоть мельком… увидеть, удостовериться, что он жив и здоров, что его не сломило известие о смерти дочери, что у него все хорошо и заговор не ударил по нему, как мог бы ударить по отцу государственной преступницы.

А встречи с матерью Вета боялась. Боялась, что не выдержит и бросится к ней на шею, не сможет затаиться в стороне, расплачется, обнимая родные плечи. Как, должно быть, постарела мама! Как, наверное, тяжела была для них вся эта история…

Дверь черного входа, по обыкновению, была отперта, и Вета без помех проскользнула в дом. Была, конечно, вероятность столкнуться с кем-нибудь из слуг, но Вета от души надеялась, что никто не признает в ней молодую госпожу, скажут лишь – бродяжка, да и только. Обветренная и загоревшая, в старом крестьянском платье – разве такой она была прежде; эти загрубевшие пальцы никогда не могли принадлежать той капризной, изящной барышне. Иветта умерла, ее нет больше.

В доме было тихо. Прохладный ветерок покачивал шелковые занавеси на окнах, нагретый солнцем деревянный пол, как всегда, неслышно скользил под ногами. Из кухни чуть тянуло запахом свежего хлеба, доносился голос кухарки, ругавшей кого-то из поварят. Вета сняла башмаки, чтобы не стучать ими, и бесшумно прокралась по коридору к кабинету отца. Чуть задержалась на лестнице, ведущей на второй этаж, погладила кончиками пальцев напольную вазу с белыми гвоздиками. Тяжелые складки штор на высоком окне чуть слышно колыхнулись. Родной дом помнил ее.

И – тишина, какая тишина. Чисто, пусто, тихо. Такое ощущение, что в доме покойник – приглушены все шумы; даже слуги, кажется, ходят на цыпочках. Или просто все в городе и здесь нет никого из господ?

Вета подошла к кабинету отца, потянула тяжелую дверь. О Боже, не заперто! Отец всегда запирал кабинет, если уезжал, а значит, он здесь. Она прислушалась. Тихо – ни звука шагов, ни шелеста бумаг, ни приглушенного ворчливого бормотанья. Девушка осторожно заглянула в образовавшуюся щель, а потом глубоко вздохнула, скользнула внутрь и притворила створы.

Все в кабинете осталось таким же, как она помнила, кроме траурных лент, обвивавших оконный карниз. Дубовый стол с ворохом бумаг на нем, массивный чернильный прибор… в детстве она любила играть лодочкой пресс-папье. Ровный строй перьев и карандашей… все строго, аккуратно, четко. Тяжелое кресло у стены… где то счастливое время, когда она могла забраться в объятия этого гиганта с ногами и нырнуть в интересную книжку? Вышивки матери на стене… странно, а вот это новое, зачем отец повесил их сюда? И – девушка замерла – огромный, почти в полстены, портрет ее самой над столом отца.

Несколько мгновений Вета разглядывала себя, словно в зеркало. Неужели она была такая? Вот эта беспечная, беззаботная девочка, хохочущая радостно и открыто. К горлу подкатил ком. Как, должно быть, убивался отец…

Мимо двери в коридоре протопали шаги, и девушка вздрогнула, опомнилась. За окном простучали колеса – карета подъехала к дому. Неужели родители? Не забывать, зачем она здесь! Вета насухо вытерла щеки ладонями и шагнула к письменному столу. Она знала, где граф мог хранить деньги. Заветная шкатулка действительно была полна золотых монет и ассигнаций. Поколебавшись, девушка высыпала больше половины монет и два десятка бумажных купюр, тщательно увязала их в валявшийся рядом носовой платок. Отец поймет и простит. А им с принцем без этих денег придется очень тяжко. Она окинула взглядом комнату, раздумывая, что еще можно взять с собой, что могло бы пригодиться. Как хотелось бы взять с собой хоть несколько книжек! Или вот эту мамину вышивку с корабликом, это ее любимая. Или отцовский портсигар… просто для того, чтобы гладить его пальцами и вспоминать дом. Или…

Насупившись, Вета сняла со стены два фамильных кинжала с золотой инкрустацией. Пригодится. Она знала, что пропажи хватятся быстро, но кто подумает на нее? Вета Радич мертва, а в дом просто залезли воры.

Застучали за дверью шаги, заскрежетал ключ в замке. Вета вздрогнула и огляделась затравленно. Сейчас ее увидят! Куда же спрятаться? Стрелой метнулась она к окошку и, рывком отодвинув тяжелую портьеру, притаилась за ней.

Да тут открыто! – раздался голос. – Слышь, Пьетро, открыто здесь!

Господин граф приказал вина в кабинет и распорядиться насчет ужина на три персоны, - заговорил другой голос, и Вета узнала в нем дворецкого. – У нас сегодня гости.