Серое небо над их головой расплакалось, наконец, мелким дождем.

* * *

Дорога – тропинка – поворот – овраг – бездорожье, серая пыль под ногами, ноющие лодыжки, запекшиеся губы, холодная вода из родника, вереск и сосны. Дорога, дорога. Из прошлого – в будущее, из войны – в мир, все отступает, теряется под высоким небом, под неторопливыми облаками, все делается неважным. Кроме одного – цели, к которой ведет эта сизая лента. Тишина, безмолвие, мягкая трава подлеска, тяжелая усталость, от которой нельзя избавиться даже во сне.

Они шли лесом. Карты у них не было, а выходить на проезжую дорогу – опасно. Оставалось ориентироваться по солнцу и лесом, вдоль тракта, идти на запад, в Еж. В Еже – единственная зацепка – гостиница «Магдалина» и человек, который должен ждать их с запасными конями. Если… если. Если ждет их там все-таки друг, а не засада.

С собой у них не было почти ничего – истрепанная одежда каторжницы и разорванный мундир солдата королевской пехоты, огниво, палаш да нож, да головы на плечах. Провизия, оружие, немного бинтов – все осталось в карете. Теперь приходилось надеяться лишь на себя да на лес, который, хотелось верить, не выдаст.

Горожанка, редко бывавшая в лесу, Вета совсем растерялась и сникла. Если б не молчаливо идущий чуть впереди Патрик, она бы и направление выбрать не смогла. Принц, которого обучали искусству благородной охоты, был все-таки опытнее своей попутчицы.

Негде было достать хлеба, но Патрик сумел сделать себе лук – не Бог весть какой, из гибкой ветки орешника, и десяток стрел, и жить сразу стало легче. Подбитые белки, глухари, пусть без соли и хлеба, - все-таки лучше, чем ягоды и коренья. Да и ягод в мае еще нет. Коренья съедобные… но как знать, какие они? Первые дни оба на ходу подбирали прошлогодние кислые падалицы, срывали траву, показавшуюся знакомой, надеясь, что «Бог не выдаст, свинья не съест».

Мясо без соли, пойманная острогой рыба, кислые падалицы – достаточно, чтобы не свалиться от голода вовсе, но все-таки мало. И – однообразно; после нескольких дней такой еды Вету почти постоянно мутило. Как много, оказывается, нужно человеку, чтобы выжить. Как много нужно знать и уметь; лучше б ее учили не танцам и этикету, а умению сделать прямую, хорошую иголку из кривой рыбьей кости… или – как освежевать мясо… или – как ночевать на сырой земле, если май и ночи еще холодны.

За прошедший год Вета ко многому притерпелась. Научилась спать в любое время, если есть возможность. Научилась переносить невозможность уединиться даже на несколько минут в день. Научилась ценить краткие минуты передышки, есть прогорклую, невкусную пищу и довольствоваться малым.

Но она оказалась совершенно не готова круглые сутки видеть рядом с собой человека, которого любила. Весь этот год они встречались редко, минуты свиданий были коротки, а потому она словно и не замечала происшедших в нем и в ней изменений, все еще храня в душе тот образ, который сама себе создала. Но прошел год, и оба они стали совершенно другими, и привыкать друг к другу нужно было – заново.

Впрочем, не сказать, чтобы это оказалось таким уж трудным. Патрик был молчаливым и нетребовательным попутчиком. Он был вежлив и деликатен с ней, старался по мере сил облегчить ей путь – но и только. Словно совершенно чужой человек, которому все равно, кто рядом с ним. Молчаливый, погруженный в себя, натянутый, точно стрела, выпущенная к цели.

А еще Вета - смущалась. Все те нехитрые потребности тела, которые она научилась совершенно свободно выполнять в переполненном бараке, в безлюдном лесу наедине с Патриком приводили ее в замешательство и вызывали краску стыда. Первое время она стеснялась попросить его остановиться по разным надобностям, не решалась при нем поправить натирающий ногу неудобный башмак, не могла даже разуться или закатать рукава – потому что не принято же! А уж если нужно было приподнять подол юбки, чтобы перелезть через корягу… Проклятый дворцовый этикет, совсем вроде бы стершийся из памяти, оказался въевшимся в кожу и кровь. Вета мучилась несколько дней, ругая себя последними словами и стараясь поспевать за быстрыми шагами принца. А он, казалось, совсем не замечал ее страданий, и это вызывало у нее едва ли не слезы досады.

Но все это оказалось лишь цветочками по сравнению с тем ужасом, в который она впала, заметив у себя приближение тех самых женских дел, о которых не принято рассказывать мужчинам и про которые за всеми этими волнениями она совершенно забыла. Сначала Вета изорвала почти всю нижнюю юбку, но этого хватило на два дня. Потом старалась идти чуть сзади неутомимо шагающего принца, наивно надеясь, что он не станет оборачиваться и не заметит ее мокрой юбки и темных капель, пятнавших землю между ее следов.

Патрик словно бы и не замечал ничего. Он почти не оборачивался и не говорил ни слова, но потом Вета разглядела краску стыда, заливавшую его шею и уши. Ей захотелось провалиться сквозь землю.

На очередном привале, место для которого они выбрали у крошечного, совершенно ледяного ручейка, вытекающего из-под корней старого дерева, принц усадил девушку на вывороченный ствол огромной березы.

- Вета, - очень серьезно сказал он, опускаясь на землю рядом, - скажите мне, чем я могу вам помочь?

- Я… не понимаю вас, ваше высочество, - Вета недоуменно взглянула на него.

Патрик вспыхнул.

- Может быть, вам нужно… ну… - он запнулся, - ну, приспособление какое-то, я не знаю, - Он еще гуще залился краской и кивнул куда-то в район ее пояса. – Ну, справляются же женщины как-то с… этим всем. Я же вижу, как вам тяжело.

Вета с размаху закрыла лицо ладонями. Ей захотелось умереть на месте или исчезнуть и никогда больше не возвращаться. Черным проклятием прокляла она в эту минуту Господа Бога, создавшего женщин такими, какие они есть.

- Вета… - принц осторожно отвел в сторону ее маленькие ладони. – Вы боитесь меня? Стесняетесь? Прошу вас, не надо, - такой мягкости в его голосе она давно уже не слышала. – Ну… это ведь обычное дело, так? Значит, мы сможем с этим справиться. Я давно вижу, как вы стыдитесь меня… пожалуйста, не надо! Вам тяжелее, чем мне, вы женщина, и потому если я могу чем-то помочь вам, то…

Он улыбнулся – неловко и смущенно.

- Вы плачете? Вета, дорогая… я не хотел вас оскорбить. Но вы же сами видите – здесь не до этикета. Мне казалось, что после лагеря вы станете проще относиться ко всему этому. Я ведь тоже человек и тоже не из золота сделан. Скажите, если бы вам пришлось ухаживать за раненым, что бы вы сказали в ответ на его попытки скромничать? Помните, как вы меня перевязывали? Ну вот, а здесь ведь… примерно так же. Давайте не будем стесняться друг друга, хорошо?

Она кивнула, не поднимая глаз.

- Вот и хорошо. А теперь вытирайте слезы и скажите – что вам нужно, чтобы было легче идти? Я как-то не очень разбираюсь в ваших тонкостях, - он потер лоб ладонью.

- Откуда вы знаете про все это? – пролепетала Вета.

Принц чуть улыбнулся.

- Во-первых, я все-таки уже давно взрослый, - он отвел глаза. - Во-вторых… вы думаете, что только женщины умеют обсуждать мужчин? Представьте себе барак, в котором полсотни мужиков. Можете вообразить, на какие темы они говорят? Хотя, по совести, я… эээ… понял весь процесс только в общих чертах. Но это неважно. Ну, так что же?

- Чистое полотно, - сказала Вета, так же не глядя на него. – Но мне нужно много, и…

Патрик подумал.

- Не знаю, насколько она чистая, но другого все равно нет… - он вскочил и деловито стянул с себя мундир. – Впрочем, ее можно выстирать.

Патрик снял нижнюю рубашку и протянул Вете.

- Нет, нет, - замотала она головой, - не нужно, что вы! А сами-то вы как?

- Вета, - серьезно смотрел он на девушку. – Мы договорились? Держите. Раздерем на полосы. А постирать ее все-таки, наверное, нужно.

* * *

Они потеряли счет дням. Сколько прошли – не знали. День или два блуждали в скалах, ориентируясь по солнцу; карабкались, почти не разбирая дороги, вверх по заросшим шиповником склонам, в кровь царапая руки; цепляясь за колючие ветви, сползали вниз. Потом, перевалив через гряду, еще дня три или четыре помнили точно, а дальше – время остановилось. Когда скалы остались позади, идти стало немного легче. Голод перестал чувствоваться, оставалась только жажда и слабость в ногах.