Теперь, когда Хани знала точно, когда он возвращается, в ее письмах засквозил знакомый, ворчливый тон. Это расстроило его, но он сказал себе, что последние пять лет она одна вела целых три дома, управляясь с прислугой, главным образом весьма преклонного возраста, так что он не мог упрекать ее. Что ж, к счастью, в данном случае было легко порадовать ее, предложив хорошую замену Мерсеру.

— Ирина, передай Милошу, чтобы он сейчас же пришел ко мне в кабинет.

Когда через десять минут появился Милош, Бенедикт смотрел в окно на унылую пустынную улицу.

— Сэр, вы звали меня? — Его голос срывался от волнения, в руках он теребил промасленную тряпку, которую, видимо, забыл положить в спешке.

Бенедикт улыбнулся.

— Успокойся, Милош. Думаю, у меня хорошие новости. Как я уже говорил тебе в прошлом году, этой весной я возвращаюсь в Штаты — точнее, в первых числах апреля. Я хотел бы, чтобы ты продолжал работать у меня и там, и если обстоятельства сложатся благоприятно, возможно, я найду место для тебя в своем доме. Ну как?

Бенедикт не сомневался, что его предложение будет принято с удовольствием и благодарностью; мысли его были заняты первой из назначенных на сегодня деловых встреч, и он уже поднялся на ноги, собираясь выпроводить Милоша, как вдруг, к своему ужасу, увидел, что Милош беззвучно плачет.

— Ради Бога, что такое, приятель? Никто не заставляет тебя ехать. Я думал…

Милош опустился на колени. Он смутно осознавал, что делает. Он ждал этой минуты с нетерпением; он знал, что Людмила каждый день молилась об этом. Не то чтобы она надоедала или хотя бы однажды спросила, но каждый раз, входя в дверь, он чувствовал ее беспокойство. Он тщательно продумал, как скажет о своем браке, и даже отрепетировал признание перед зеркалом, и вот теперь, когда полковник, наконец произнес то, что Милош жаждал услышать, он не смог вспомнить ни слова. Он чувствовал себя словно умирающий, сознавая, что наступил самый решающий момент в его жизни.

Бенедикт поспешил к нему и, попытавшись поднять, с раздражением убедился, что испачкался об одежду Милоша машинным маслом.

— Ради Бога, — повторил он, — возьми себя в руки. Что с тобой?

— Я буду работать день и ночь, сэр. Без выходных. Пожалуйста, возьмите нас с собой…

Парень что, спятил?

— Но именно это я и предлагаю… — Бенедикт запнулся, нахмурившись. — Нас?

— Я женат, сэр, на самой замечательной девушке в мире. Ее зовут Людмила. Я знаю ее почти всю свою жизнь. Она из хорошей семьи. Она умеет…

— Замолчи! — загремел Бенедикт. — Ты ни разу не упоминал о жене. Почему ты никогда не говорил мне, что женат? И дети тоже есть?

Милош теперь рыдал в полный голос.

— Нет-нет, детей нет. Мы не хотим детей. Мы хотим работать на вас в Америке. Людмила — чудесная девушка, работящая девушка, она может убирать, шить… — Поскольку Бенедикт не проронил ни слова, Милош истерически продолжал: — Она еще и парикмахерша. Ее родители, Суковы… У них свой косметический кабинет… уже много-много лет… Людмила…

— Замолчи, — снова приказал Бенедикт, а затем спросил: — Как давно вы женаты?

Именно этого вопроса Людмила и Милош боялись больше всего и надеялись, что он не будет задан. Вот почему они отпраздновали свадьбу так тихо, вот почему он, к своему великому сожалению, даже не спал с женой каждую ночь, вот почему он, разумеется, ничего никому не сказал в посольстве, хотя у него там и друзей-то не было, с кем можно поделиться новостью.

— Что, сэр?

— Ты слышал.

Бенедикт просто рассвирепел, когда Милош опять рухнул на колени.

— Я люблю ее десять лет, сэр. Я десять лет хотел жениться на ней. Мы ждали ее совер…

Лицо Бенедикта оставалось неподвижным. Милош потерял всякую надежду.

— Когда в прошлом году вы похвалили мою работу, а потом упомянули, что, возможно, дадите мне работу в Америке, мы поняли, что не выдержим разлуки.

— Поэтому вы поженились?

— Да, сэр.

— Когда?

— Завтра исполняется шесть недель, сэр.

Бенедикт вернулся к окну и застыл неподвижно. Падал легкий снежок, и он увидел, как на улице два русских солдата спокойно глазеют на старуху, согнувшуюся почти вдвое под тяжестью большой вязанки дров. Бедняги! Что бы ни говорил Масарик, он давно должен был понять, какая участь ждет чешский народ. Черчилль оказался прав. Опускался железный занавес, протянувшись от Штеттина на Балтийском море до Триеста на Адриатике, и он быстро надвигался на Чехословакию. Итак, Милош женился на своей Людмиле, уповая на то, что полковник предоставит им ковер-самолет, который унесет их обоих в свободную страну.

— Встань на ноги! — рявкнул он, не повернув головы.

Он заметил, как старуха на улице споткнулась, уронив вязанку, и дрова рассыпались. Ни один из солдат не пошевелился. По-прежнему не поворачиваясь, Бенедикт сказал:

— Милош, там на дороге бедная старуха, которой нужно помочь донести дрова. Ступай и помоги ей, а потом возвращайся назад и передай Ирине свидетельство о браке. Также потребуются свидетельства о рождении всех членов семьи Людмилы, включая деда и бабку, не важно, живы они или нет. Мы должны всех проверить и убедиться в их благонадежности, как мы уже проверяли тебя. И сразу после этого мы обсудим ситуацию… проблему… еще раз.

— Ох, сэр, проблему? Вы хотите сказать…

— Убирайся отсюда и помоги той старухе.

Когда Милош с трудом встал на ноги, Бенедикт повернулся и посмотрел на него:

— Людмила, твоя жена, она хорошенькая? Милош покраснел.

— О да, сэр. Вы в жизни не видели девушки красивее.

Палм-Бич, 1948

Хани Тауэрс с удовольствием отметила, что даже в открытых туфлях новой модели на каблуке-шпильке и в замысловатой, украшенной перьями шляпке она едва доставала мужу до плеча. Она продолжала свято верить, что именно ее маленький рост пробуждал в нем стремление опекать и защищать ее, хотя сейчас Бенедикт не особенно проявлял его. Тем не менее она чувствовала себя юной девушкой в своем первом платье, сшитом в новом стиле, который так и назывался «новый силуэт»: это было последнее направление в мире моды, созданное французским модельером Кристианом Диором, о котором только и говорили.

Бенедикт говорил по телефону, как всегда всем своим видом показывая, чтобы его не беспокоили, но Хани закружилась по комнате, с наслаждением чувствуя, как вьется вокруг коленей легкая юбка из шелкового муслина бледно-лилового цвета, а длинные перья точно такого же оттенка нежно ласкали ее щеки при малейшем дуновении ветерка с террасы.

Хвала небу, у нее есть прелестная маленькая шляпка от Диора. Альберто старался, как мог, но, несмотря на героические усилия, он не сумел уложить ее волосы в безукоризненную прическу, какую она привыкла носить в Нью-Йорке, — ничего похожего. Однажды ей придется откровенно сказать Элизабет Арден, что та просто обязана присылать на сезон своих лучших парикмахеров в салон в Палм-Бич. Поразительно, как старушка до сих пор сама не сообразила, что весь зимний сезон — с Нового года по март — жены многих наиболее влиятельных людей Америки проводят в своих особняках в Палм-Бич и нуждаются в высококлассных парикмахерах, которые их обычно обслуживают в Нью-Йорке, Техасе или Калифорнии в остальное время года.

Прислушиваясь к мелодии, словно звучавшей у нее в ушах, Хани начала танцевать: она часто так делала. «Я всецело твоя, со всеми пуговками и лентами…» Медленно, медленно, быстро, быстро, медленно; медленно, медленно, быстро, быстро, медленно. Она приобрела эту привычку, когда Бенедикт воевал за океаном. А теперь, как она частенько жаловалась своим самым близким подругам, он так часто и надолго уезжал по делам, что иногда она с трудом вспоминала, что он вообще вернулся.

— Хани!

Ему достаточно было только произнести ее имя так грозно, и, как она не раз говорила ему в последние несколько месяцев, ее хорошее настроение мгновенно улетучивалось: она начинала чувствовать себя несчастной дурнушкой, подпирающей стены на балу, Золушкой из Теннесси, которая уже слишком стара, чтобы найти другого Прекрасного Принца.