В глазах обоих братьев стояли слезы, но они были вызваны разными причинами. «Несмотря ни на что, я буду всегда любить ее», — думал Ян.

«Я никогда не прощу ей зло, которое она причинила брату, — думал Виктор. — Никогда. Никогда! Однажды я отомщу».

Прага, 1958

Лежа на своей деревянной кровати с изящно разрисованными фигурками балерин в изголовье, Наташа мудрила с веревочной петлей, пытаясь сплести «корзинку» невероятной сложности[20]. Подняв ноги вверх, она попеременно действовала то руками, то ступнями. Она сосредоточенно пыталась завязать узлы пальцами ног, подражая маэстро Гудини, единственному, кто был способен выполнить такой трюк. Это помогало скоротать время.

Ожидание. Сегодня ожидание было нестерпимо, хуже, по ее мнению, самых изощренных пыток, какие доводилось вынести человеческому существу. Это было хуже, чем в одиннадцатилетнем возрасте ждать момента, когда она узнает, дали ей роль Клары в балете «Щелкунчик» или нет. Хуже, чем сидеть у телефона на почте и ждать звонков от сестры из Америки или Европы или из той точки земного шара, где она в тот момент оказывалась, звонков, которых могло не быть по нескольку дней или не быть вообще; хуже, чем бесконечно ждать, когда упражнения для укрепления груди принесут заметные результаты.

Петер! Наташа попробовала закрутить веревку буквой «П», и «корзинка» распалась.

— Наташа-а-а-а… — Почему матери надо обязательно кричать так, как будто она находится на другой стороне Карлова моста? — Наташа-а-а-а…

— Иду… Я иду, мама.

Наташа взглянула на белые китайские часы, стоявшие на каминной полке в окружении целой коллекции игрушечных балерин, присланных из Штатов через американское посольство за последние несколько лет.

Пять минут седьмого. Осталось еще семнадцать часов и пятьдесят пять минут до того, как она снова увидит Петера. Все это казалось таким странным. До знакомства с ним два месяца назад после упражнений у перекладины, быстрых прыжков по кругу и проходов она уставала настолько, что была даже не в состоянии съесть кусок кислого хлеба или выпить чашку кофе вместе с другими учениками балетной школы мадам Браетской, не говоря уже… Наташа закрыла глаза, решив помечтать несколько минут о том, что подразумевалось под «не говоря уж…».

Петер бесконечно восхищался ее телом, точно так же, как сама она гордилась совершенным исполнением «проходов». Недавно он опустился перед ней на колени в своем собственном доме, когда не было его матери, умоляя о разрешении завязать на ней пуанты, поглаживая заостренный мысок, словно понимая, как настоящий танцор, что балетные туфли специально сконструированы так, чтобы продолжить линию, которая начинается от верхней точки подъема, идет вдоль щиколотки к колену и бедру. Она встала для него на пуанты, а затем, опьянев от его восторга, продемонстрировала одну из самых основных балетных позиций, сдвинув пятки вместе, развернув носки под углом, близким к ста восьмидесяти градусам, слегка вращая бедрами, чтобы занять нужное положение.

Бедра.

Она вздрогнула при восхитительном воспоминании, как рука Петера касалась ее обнаженного бедра. Она позволила это и нисколько не стыдилась, хотя именно он тогда первый отстранился. Она не хотела, чтобы он останавливался, каковы бы ни были его намерения.

Когда знакомый запах любимого блюда ее обожаемого отца, zverina, дичи, зажаренной по-цыгански на кухонном вертеле, просочившись наверх, достиг ее комнаты, Наташа неохотно встала с кровати. Наступает час, когда ей нужно помогать матери в ее хлопотах радушной хозяйки, но Наташа заранее чувствовала усталость при мысли о грядущем вечере в обществе шумных соседей и брата матери, дяди Иво, с его назойливой женой Камиллой, любительницей посплетничать, вечно совавшей везде свой нос, вечно завидовавшей всем тем вещам, которыми Людмиле удавалось теперь их снабжать. Тетя Камилла внушала Наташе тревогу. Иногда у девушки появлялось желание предупредить мать, чтобы та ничего не рассказывала тетке. Тетя Камилла была вполне способна донести властям об их продуктовых посылках. Время такое, что никому, даже родственникам, нельзя доверять.

Наташа приоткрыла дверь, потом снова ее закрыла. Прежде, когда она ни о чем, кроме балета, вообще не думала, запах дичи, жаренной на вертеле, вызвал бы у нее отвращение, а ее мать весь вечер безнадежно вздыхала бы, глядя, как дочь гоняет по тарелке пищу, которую так трудно было достать. Но больше ей нет необходимости голодать. Мать пока еще об этом не знает, но два дня назад мадам Браетская поставила ее в известность: поскольку за лето Наташа очень сильно выросла, то вряд ли она когда-нибудь станет настоящей балериной и не сможет выступать даже в последнем ряду кордебалета.

Если бы не Петер, она бы бросилась в реку, уверенная, что впереди у нее только одно будущее — косметолога, до конца дней обреченного работать в «Салоне красоты Суковых», но Петер помог ей взглянуть на вещи с другой стороны.

Именно Петер напомнил ей, что она отличается от большинства семнадцатилетних девушек в Праге: и так как у нее есть весьма преуспевающая сестра Людмила, ныне Луиза, которая замужем за самым богатым человеком в мире, возможно, когда-нибудь ей представится шанс уехать. Он мягко указал, что каким-то чудом ее сестра устроила, что они раз в несколько месяцев получают продуктовые посылки через военную базу США в Гафенвёре, щедрые посылки с сыром, фруктами, маслом и мясом, а также дичью, которую мать готовила сегодня вечером; точно таким же чудесным образом сестра, вероятно, сумеет организовать для Наташи выездную визу.

Разумеется, им по-прежнему приходилось выстаивать длинные очереди, чтобы купить другие продукты первой необходимости, но нежданная роскошь вызывала улыбку на лице матери, которую Наташа не видела с тех пор, как умер отец; однако выездная виза — это совсем другое дело.

— Возможно, когда-нибудь твоя сестра Людмила поможет тебе уехать в Америку, а там ты станешь кинозвездой Голливуда, ведь ты очень красива, — сказал Петер без тени улыбки на лице и без намека на сарказм в голосе.

Кинозвезда? Красива? Голливуд? Неужели она действительно красива? Раньше ей никогда такого не говорили; она выросла с убеждением, что красавицей в семье была Людмила, которая улетела на ковре-самолете и осуществила все свои мечты. В разговорах с окружающими Наташа притворялась, что отчетливо помнит, как выглядит ее старшая сестра, но, конечно, она не помнила. Да это было и невозможно спустя столько лет.

Перед тем как спуститься вниз, она посмотрелась в большое зеркало на подвижной раме, которое прежде находилось в комнате родителей; после смерти отца зеркало перенесли к ней. Мадам Б. требовала, чтобы она поборола свою привычку глядеться в зеркало, чтобы научиться танцевать без утешительного соседства собственного отражения. Теперь она могла смотреться в зеркало, не чувствуя за собой вины; сейчас она пристально изучала себя в зеркале, отчаянно желая быть неотразимо привлекательной, чтобы всегда нравиться Петеру.

Стоя перед зеркалом, она высоко подняла руки. Венгерские рукава темно-синего платья, только что дошитого матерью, соскользнули к плечам, и, слегка повернувшись, она сумела рассмотреть сквозь широкую пройму мягкую, небольшую выпуклость груди. Скоро она наденет это платье для Петера. Она покажет ему эту фигуру из «Жизели», ее самого любимого балета, и без слов она даст ему понять, чтобы он дотронулся рукой до белоснежной плоти, там, где наконец-то стали наливаться ее груди.

Со стены спальни на нее смотрел с афиши Джеймс Дин, американская кинозвезда. Она сделала реверанс, присев почти до самого пола. «Я стану кинозвездой. Я поеду в Голливуд и буду сниматься в фильмах о рок-н-ролле с королем рока Элвисом Пресли», — тихо пропела она Джеймсу Дину, и в это время внизу раздался звонок в дверь.

Запах бурого угля, который пропитывал атмосферу Праги, как только наступали осенние холода, проник сквозь открытую дверь вслед за гостем. Наташа подбежала к перилам и взглянула вниз. Она узнала розоватую лысину отца Кузи и вздохнула с облегчением. Его появление значило, что грядущий вечер обещает не только бесконечные сожаления соседей и ее матери о прошлом, а также инквизиторские расспросы тети Камиллы. По крайней мере, сегодня будет музыка потому, что отец Кузи с удовольствием играл на скрипке ее отца, а после нескольких кружек пива, возможно, они немного поговорят о неблагоразумии членов партии.