Она лютует в ослепленье яром.

Покамест не ушла ее пора.

Но будет все ж конец слезам и карам.

Настанет час, и сменятся ветра.

Ночь кончится, и день начнется снова.

И завтра будет лучше, чем вчера.

И для тебя оно на все готово.

И посмеешься ты тогда до слез

Над злоключеньями пережитого.

И ты его представишь как курьез,

И, руки в боки перед другом стоя,

Расскажешь о несчастьях невсерьез.

Но, прежде чем разыгрывать героя

И упиваться жизнью, надлежит

Принять тебе обличие иное.

Среди людей нечеловечий вид

Храня, от них тебе увидеть надо

Немало унижений и обид.

А потому я ныне в это стадо

Тебя приму и у лесных дорог

Пасти тебя премного буду рада.

Для человека повелитель — рок,

И для героя, и для шалопая.

Бывает он то милостив, то строг.

И вот он к нам тебя привел, желая

Тебе уроки днесь преподнести,

Курс хрюканья, и блеянья, и лая.

А потому отныне не грусти,

Но до конца будь мужественным, ибо

За все, что ныне терпишь на пути,

Судьбе однажды скажешь ты спасибо».

Покамест мне рассказывала донна,

Сидел я, притулившись у огня,

Обескураженно и огорченно.

Потом ответил: «Небо не кляня,

Смиряюсь я с судьбиною убогой

И принимаю все, что ждет меня.

Но все ж, надежда, хоть чуток растрогай

И сладкими виденьями насыть.

Пошел бы к благу я любой дорогой.

И да прядут богини Парки нить

Моей судьбы, как и пряли дотоле.

Как пожелают, так тому и быть.

И вдруг прошли мучения и боли:

Ко мне прижалась дева и в уста

Поцеловала раз, и два, и боле…

«Сие, — она сказала, — неспроста.

Но в будущем опишутся поэтом

Твои хождения и маета.

Однако ж полно говорить об этом.

Ведь я уйду, едва отступит ночь,

Пасти зверей, тебе ж, по всем приметам,

Усталости и сна не превозмочь.

А заодно и закусить не худо.

Что ж, я тебя попотчевать не прочь».

И все взялось, неведомо откуда.

Уж крепкий стол придвинут к очагу.

А на столе и скатерть, и посуда.

И я отведать наконец могу

Изысканных курятин, и белужин,

И хлеба, и салата, и рагу.

Я сел за стол, нимало не сконфужен.

И с девою, но более один

Я уничтожил и вкуснейший ужин,

И золотистого вина кувшин.

В такую ночь могу до самой зори

Вкушать нектары солнечных долин.

«Утешимся. Разумный помнит: горе

С благополучьем ходит заодно.

Днесь — хорошо, да что-то будет вскоре?

Но горе и на пользу нам дано.

Как снадобьем, порой им кровь согрета.

Но пить его не стоит, как вино.

Останемся же вместе до рассвета,

Пока не позвала меня заря

Пасти бесчисленное стадо это».

И, словом, утешались мы не зря,

Вино вкушая, поцелуи множа

И о приятном всяком говоря.

А после возлегла она на ложе,

Одежды сняв. И я меж простыней,

Как благоверный, растянулся тоже.

О Музы! Вы опишете живей!

А сей невзрачный, заурядный слог — он

Не скажет о возлюбленной моей.

Красавицы пышноволосой локон,

Отбившись от товарищей своих,

Казался светом солнечным из окон.

И был так нежен, и глубок, и тих

Огонь очей, и сами очи сини,

Что умолкает и тускнеет стих.

А я не забываю и поныне,

Задумавшись и грезя наяву,

О безупречном профиле богини.