Маринка обняла Егора и Ромку-джи за плечи и сказала дрогнувшим голосом:

— Муж мой, братик мой, как же я вас обоих люблю!

И все молчали, даже мулла-батюшка, хмуро вызывающий то одну «комариную» картинку, то другую. Лишь едва слышно шуршал песок, попискивали сервисные сигналы экрана и громко вздыхал верблюд.

Тихо бренчал дутар. Зия допил ген-кумыс и трясущейся рукой утёр губы. За стеной привычно заорал младенец. Егор, потупившись, смотрел в пол. Полоса жёлтого света тянулась от двери через всю комнату к стене. В углу комнаты, в темноте мерцала невиданной красоты башня. Белые облака над ней сияли. «Гонконг» — непонятно темнела надпись… и дальше что-то совсем уж несуразное на демонском языке.

Зия остановил запись.

— Саввы нет, — сказал он. — Тот был великий знаток истории. Жаль, не успел он с вами, ребятнёй, толком поговорить.

В противоположном углу шевельнулся староста Володя.

— Соплякам мудрого не открывай, — скрипуче произнёс он, — не доросли ещё.

— Мы, откровенно говоря, не мудрее их будем, — прошептал Зия, откинувшись на подушки. — Ты сам говорил… — он осторожно кашлянул, и голос его окреп, — вот чёрт, в почках ещё пока отдаётся… Ты, староста Володя, сам говорил, что жизнь ваша прежняя прекратилась. Не уйти от жизни-то…

— Посмотрим, — спокойно ответил староста и встал. Он повздыхал, прошептал короткую молитву, похлопал Ромку-джи по руке и убрёл, обронив на прощание:

— Во многие мудрости многие печали. Пусть живут, пока молодые, — жизни радуются.

— Ничего, боевая юность России… их не так-то просто правдой сковырнуть, — сказал Зия слабым голосом. — Маринка, подашь, красавица, мне ещё чашечку?

— Угу… — Маринка сняла с плеча руку Егора.

— И м-м-мне… — подал голос Ромка-джи.

— Описаешься! — отрезала Маринка. — Лежи и не жужжи! Дядя Коля сказал, что ещё два дня лежать надо. А ты опять ночью до ветру потащишься!

— Да всего-то третью чашку прошу, — недовольно заворчал Ромка-джи. — Зия, вон, уже четвёртую пьёт! И потом, что бы мне до ветру не сходить? Что я должен, в чайничек сикать?

— Именно, — рассеянно сказала Маринка, помогая Зие поправить подушку. — В чайничек, в баночку, в штанишки… постельный режим! Зия, вам удобно?

— Удобно, ослепительная, удобно. Спасибо! Ну-с, сполох-десант деревенский, поехали дальше! Здесь у меня файлик есть… специально для вас вытянул. Но учтите, староста не зря ворчит. Это, так сказать, не для детского ума! И вообще, запрещённая тема. В Москве меня могли бы запросто прижучить… так что не болтайте потом, где ни попадя.

— Спаси Господь-Аллах! — тотчас горячо отозвался Ромка-джи. — Что мы, не понимаем, что ли?

Егор молчал. Маринка снова уселась рядом с ним, и он обнял её за плечи, укрыв прохладным одеялом. Говорить и думать не хотелось. Хотелось целоваться.

Эх, Ромка-джи, заикаться теперь тебе несколько месяцев, пока контузию молодой организм не победит! И Лилькина любовь.

Ну, да ничего… он теперь горит весь! Каждый вечер Зия что-нибудь новое рассказывает и показывает. Говорит, что нельзя, мол, более в дикости жить. Надо, говорит, и о мире больше знать, и о нашем месте в нём.

А наше в нём место хорошее… с Маринкой рядом…

Егор украдкой поцеловал Маринку в шею и почувствовал, как вспыхнули её щёки. Она повернула голову и еле слышно жарко прошептала Егору в ухо: «Руки убери!»… отчего Егора как будто пробил разряд — так это было замечательно!.. И захотелось сграбастать Маринку целиком и утащить куда-нибудь подальше от файлов, Зии, истории и Ромки-джи…

…Ох, сколько всего может за три месяца произойти! Господь-Аллах, и не поверишь! Дядько Сашу похоронили… Райка-джан плакала-плакала, а потом вдруг закинулась — еле-еле старухи её от тела оттащили… вот жуть-то была! Ну, там все поревели… очень уж хороший мужик был дядько Саша, всем его не хватать будет. Сидит он теперь в садах райских, блаженных, и просит, наверное, Господа-Аллаха за Городом, — второй родиной дядько Саши, — присмотреть.

На Установке пришлось неделю вкалывать, пока аврал не закончился — попёрла непонятно откуда вонючая дрянь, — пока её откачали, да все корни-каналы промыли, да новые режимы задали — приходил домой уставший и перемазанный, как шайтан! Так уж всегда с Установкой. Как случается чего, всем работы хватает. Тяжёлой, неприятной и выматывающей до упаду. Мама-Галя Егора кормила, Маринке дозорить пришлось.

Смешно, но протез глаза у Мамы Гали оказался синим — зелёных-то не было! Привыкает. Говорит, что совсем отвыкла от объёмного зрения. Красивая стала — просто ослепительно… несмотря на разные — колдовские прямо! — глаза. А может, отчасти и поэтому!

А это, кстати, молчаливому Седому Хаснулле и Гоше-солдату спасибо. На ярмарке специально ходили протез этот покупать, по просьбе муллы-батюшки. Сторговались нормально, и в дороге хранили.

Дозорить Егор шесть раз ходил. Недалеко, правда. Но благодаря Саввиным камерам целый сектор теперь на движение просматривается, можно и ближе дозорить. Хотел Маринку с собой взять, но мулла-батюшка сказал, что пока в дозоре сам за ней присмотрит.

— Ты, Егор, не дуйся, но у молодёжи всегда так — как вместе, так и внимание всё только на милую. Не волнуйся, воин из Маринки хороший получится. Недаром мы её с Мамой-Галей учили. Ещё надозоритесь вместе, не переживай.

Оружие трофейное всё перечистили, пристреляли, опись неполадок составили. Недаром Егор на горбу всё это тащил, арсенал у Города хорошо пополнился! Среди прочего, Зия помог ему советом, как армейский шлем с Егоровым калашом состыковать. Теперь они не хуже, чем заводские сопряжены. И СЦН работает, и ночное зрение, и дополнительно ларинги, хоть Егору они особо и не нужны.

Верблюд ничейный забрёл — еле поймали. Здоровый такой… рваная рана в боку. Но выходили. Откуда его принесло, так и не поняли. Наверное или от шатунов, или с той стороны гор приблудился. Куяшские мужики за него хорошую плату дали на радостях. Овцы болели… но, это, уж как водится зимой и летом.

Ген-птицу завели. Лилькин отец, весёлый Сяо обещал помочь с разведением. А там, мол, и сами научитесь, раз уж Лилька зачастила к вам в Город в гости ездить. «У неё на это дело особый талант! — сказал… и не удержался от шуточки. — Особенно как за пять минут всю тушку на ходу слопать и не перепачкаться!» Так что, не так уж это и сложно теперь будет, с ген-птицей возиться.

Дождь, вот, кстати, сколько раз уже был. Хорошо промочило! Ген-саксаул сразу зацвёл и теперь по вечерам даже голова кружится от благоухания. По всему видать — урожай к весне отличный будет.

Слух прошёл, что опять хунхузы в степях на севере с городом Полевским сцепились из-за пастбищ. Другой слух появился, как всегда, к зиме — мол, Китай хунхузский Москве в очередной раз платить дань за Сибирь отказывается. С января. Да, похоже, опять брехня какая-то.

До Нового года пустяк остался. Малышня уже от нетерпения дни считает, подарков ждёт. Саввино колечко Егор Маринке подарит. В дороге и хлопотах забылось совсем о нём, да вот, кстати и придётся. Будут они русские песни Старых Людей слушать — а и красивые же они! Савву будут вспоминать, каким он хорошим человеком был, и как Егору повезло с ним и Зией познакомиться…

А самое главное — полторы недели назад свадьбу сыграли с Маринкой! Скромно обвенчались, просто пришли к мулле-батюшке со старостой Володей, и обвенчались. Решили, что угощение и всё прочее, на Новый год сделают.

И весь мир теперь был теперь где-то рядом… но не совсем.

А рядом всегда-всегда была она, — сумасшедшее счастье и радость каждого дня и каждой ночи. Повязала Маринка армейскую косынку на манер Мамы-Гали, фыркнула на старух, пытавшихся ей втолковать, что, мол, не по-женски это, мы и Маме-Гале всегда об этом толкуем, — и не расставалась со своим калашом — гурия-воительница, да и только!