К концу обеда стали задавать мне вопросы. Кто-то спросил, был ли я в Сибири и видел ли тайгу. И когда узнали, что видел, — меня опять удивила встречающаяся здесь часто непредсказуемая разница между нами и американцами в понимании многих вещей. При слове «тайга», «русская тайга» глаза у спортсмена-издателя загорелись, и, забыв обо мне, он начал рассказывать своим гостям о том, как он ее представляет:

— Лес, ели на тысячу километров, и деревья стоят часто-часто друг к другу. — Вдруг он осекся, взглянул на меня: — А как же там продираются через эту чащобу крупные звери, например лоси. Что они — раздвигают деревья?

Я даже растерялся. Никогда не думал об этом.

И вся компания начала придумывать способ, каким лоси и медведи могут продираться через чащу тайги.

В конце концов решили, что эти звери пробираются ползком, на животе, у самой земли, где нет еще крупных веток…

Весь вечер грущу, вспоминаю Москву, смотрю телевизор. Идут удивительные передачи о памятнике ветеранам войны во Вьетнаме. Ведь сейчас как раз десять лет с того дня, когда Америка сдала Сайгон Северному Вьетнаму. На экранах — сотни плачущих мужчин, изучающих надписи-имена своих погибших друзей на черном полированном мраморе памятника в виде длинной, высотой в три метра, стены. И красные гвоздики мелькают рядом с именами.

Памятник этот, который сооружен в Вашингтоне по подписке, необычен. Идея его, предложенная самими ветеранами, — продемонстрировать не гордость за войну и ее «героев», а оставить память о жертвах, память о погибших.

На этот памятник был объявлен конкурс, и выиграл проект, поразивший всех простотой и необычностью. Представьте себе большой пологий холм, через самую середину которого прошла трещина как бы глубинного катаклизма Земли, в результате чего часть холма по одну сторону от трещины-раскола поднялась метра на два, а другая опустилась. Образовавшаяся вертикальная стена — скол, постепенно сходящая у краев расколовшегося холма на нет, сделана из черного полированного мрамора. И на ней только имена погибших, расположенные не по алфавиту, а хронологически — по дням, месяцам и годам — когда кто погиб. От первой жертвы до последней. И все.

Автором памятника оказалась никому не известная молодая студентка университета — выходец из юго-восточной Азии, что сначала удивило и даже шокировало многих. Но сам памятник и особенно порядок расположения имен оказался необычайным и потрясающим по своему воздействию на психику.

Конечно, правительство, как и всякое правительство, пыталось, вмешаться: долго не давало разрешение на землю для памятника в центре Вашингтона и заставило все-таки ввести ура-патриотические элементы — американский флаг на длинном флагштоке вблизи от разлома, символизирующего раскол нации по отношению к этой войне, и скульптурную композицию из трех солдат, бредущих из последних сил через джунгли. Но памятник все равно впечатляет.

Весь вечер грущу, вспоминаю Москву, смотрю телевизор. Идут удивительные передачи о памятнике ветеранам войны во Вьетнаме. Ведь сейчас как раз десять лет с того дня, когда Америка сдала Сайгон Северному Вьетнаму. На экранах — сотни плачущих мужчин, изучающих надписи-имена своих погибших друзей на черном полированном мраморе памятника в виде длинной, высотой в три метра, стены. И красные гвоздики мелькают рядом с именами.

Памятник этот, который сооружен в Вашингтоне по подписке, необычен. Идея его, предложенная самими ветеранами, — продемонстрировать не гордость за войну и ее «героев», а оставить память о жертвах, память о погибших.

На этот памятник был объявлен конкурс, и выиграл проект, поразивший всех простотой и необычностью. Представьте себе большой пологий холм, через самую середину которого прошла трещина как бы глубинного катаклизма Земли, в результате чего часть холма по одну сторону от трещины-раскола поднялась метра на два, а другая опустилась. Образовавшаяся вертикальная стена — скол, постепенно сходящая у краев расколовшегося холма на нет, сделана из черного полированного мрамора. И на ней только имена погибших, расположенные не по алфавиту, а хронологически — по дням, месяцам и годам — когда кто погиб. От первой жертвы до последней. И все.

Автором памятника оказалась никому не известная молодая студентка университета — выходец из юго-восточной Азии, что сначала удивило и даже шокировало многих. Но сам памятник и особенно порядок расположения имен оказался необычайным и потрясающим по своему воздействию на психику.

Конечно, правительство, как и всякое правительство, пыталось, вмешаться: долго не давало разрешение на землю для памятника в центре Вашингтона и заставило все-таки ввести ура-патриотические элементы — американский флаг на длинном флагштоке вблизи от разлома, символизирующего раскол нации по отношению к этой войне, и скульптурную композицию из трех солдат, бредущих из последних сил через джунгли. Но памятник все равно впечатляет.

28 апреля, понедельник. Звонил Ассмус из КРРЕЛ. Он пригласил посетить КРРЕЛ, однако сказал, что нужна инициатива со стороны советского посольства, а также письмо оттуда с указанием моих анкетных данных: должности, номера визы, паспорта… Я ответил, что овчинка не стоит выделки и обращаться в посольство я не буду. Ассмус говорит, что, начиная примерно с лета прошлого года, Рейган изменил политику, и сейчас он за развитие контактов с СССР, но многие американцы, особенно сейчас, после убийства советским часовым американского офицера в Восточной Германии, настроены негативно. Но он считает, что со временем отношения снова улучшатся.

В обед пришел налить кофе. Рядом с кофеваркой огромный противень, покрытый фольгой. И надпись: «Это — рыба шед. Она была поймана и зажарена вчера. Отрезайте себе на ланч или возьмите домой». Значит, кто-то тоже поймал шед и таким необычным способом угощает других.

Удивительно экономное отношение здесь к продуктам. Даже маленький кусочек хлеба или обрезок луковицы или морковки, если он остался от обеда, будет аккуратно завернут в пластиковую пленку и положен в холодильник.

На завтрак я ставлю чайник и нагреваю сковородку. Пока они греются, высыпаю в миску немного кукурузных хлопьев и заливаю их молоком из холодильника (примерно стакан). Ем ложкой, как суп, сразу, пока хлопья еще не набухли и хрустят. Молоко холодное очень, и в Москве я бы, наверное, простудился, но здесь кроме кофе и чая все пьют ледяным. Поэтому привыкаешь — скорее психологически, чем физически. Пока ешь — на сковороде уже поджарилась до сухости полоска бекона. Я разбиваю одно яйцо. Вода уже тоже кипит. Ложка растворимого кофе в стакан, залил кипятком, и все. Вторая часть завтрака тоже готова. Ни соли, ни сахара. И я к этому, на удивление себе, привык. Солю иногда яичницу, но сам себе удивляюсь. Вроде бы и незачем, скорее по привычке.

Перед тем как выйти на работу, делаю себе бутерброд на ланч. Все так делают.

30 апреля, вторник. Чудесный солнечный день. Все больше цветов на незнакомых деревьях. От нашей обсерватории до Нью-Йорк-сити, то есть до города, можно добраться двумя путями — машиной или автобусом. Есть два варианта ехать автобусом: пять раз в день между входом в Колумбийский университет на углу 116-й улицы и авеню Амстердама и нашей обсерваторией ходит университетский автобус-челнок. В 8.30 утра — первый рейс, а в 9.00 утра он же идет из обсерватории обратно в город. Следующий рейс в город — в 10.40, потом в полдень и так далее. Последний автобус из университета в Ламонт отходит в 4.30 вечера. Билеты на этот автобус надо покупать у секретаря одной из лабораторий, и стоят они полтора доллара для сотрудников и один доллар для «аспирантов», студенты платят полдоллара. Это очень дешево. Ведь рядом по шоссе ходят рейсовые автобусы, проезд на которых до остановки «Терминал Моста Джорджа Вашингтона» стоит два доллара двадцать центов. Зато этот автобус ходит с интервалом примерно полчаса с раннего утра до 11 часов вечера. Я «взял» автобус 10.40. Это дало возможность поработать немного с утра. Первый раз ехал в «город» в будни, чтобы купить подарки домой. В этот раз поехал до университета и, проходя мимо величественных ступеней его библиотеки, удивлялся тому, что на них и сейчас, в середине рабочего дня, лежат и сидят в самых различных позах сотни полуголых людей. Почти полдень, и солнце печет страшно. Но здесь люди любят лежать или сидеть на солнце, а не в тени. Идти они, пожалуй, будут по теневой стороне, но если надо полежать — обязательно выйдут на самое солнечное место. Хотя что здесь удивительного? Они тут раздетые, как на пляже, а значит, просто загорают…