В Вашингтоне меня встречала молодая девушка с модной — в завитушках — прической. Увидев, что я ищу колото, она подошла ко мне и сказала по-русски:

— Здравствуйте, меня зовут Анна. Я представитель Национальной академии. Где ваши вещи, я отвезу вас в гостиницу. Завтра в десять мы ждем вас в академии.

На следующий день я проснулся очень рано — в 5.30 утра в огромном двухкомнатном старинном номере с деревянными лаковыми китайскими картинами на стенах. Разбудили птицы, которые странными голосами громко пели в полумраке рассвета. Пока принял душ, разобрал чемоданы с книгами, починил наполовину развалившийся этюдник, позавтракал банкой московской корюшки без хлеба, запив ее горячим кипятком, было уже восемь утра. Взял фотоаппарат, плащ и — на улицу. Из Москвы вылетал — был снег, а здесь — зеленая трава, цветут фруктовые деревья на улицах какими-то розово-фиолетовыми цветами. Вдоль тротуара и перед входами в невысокие дома то тут то там ярко пестрели желтые и красные тюльпаны, нарциссы, кустики азалий. Анна предупредила, что в 10.00 у меня должна быть встреча с сотрудницей отдела СССР и восточноевропейских стран Дайаной в здании Академии наук.

Я гулял по улицам не спеша, ведь до Академии наук, которая помещается на авеню Пенсильвания, от моего отеля «Гранд Плаза» совсем близко. Сделал несколько снимков и к 9.30 был уже в вестибюле академии.

Порядок здесь обычно такой. Ты должен расписаться в книге посетителей: фамилия, число, время прихода, ухода, номер комнаты, куда идешь, и подпись. И что всегда удивляет после Советского Союза — документов никогда не спрашивают.

Дайана оказалась высокой молодой женщиной лет тридцати. Усталое улыбающееся лицо, твердое рукопожатие, обычное здесь:

— Можно, я сначала сделаю вам кофе!

Оказалось, что моя программа изменена. В воскресенье утром надо лететь в Боулдер для участия в Западной конференции по снегу, а уже потом, 21 апреля, — в Нью-Йорк на главное место работы в обсерваторию Ламонт-Дохерти. После разговора с Дайаной встречаюсь с Тимоти Хашином. Он — секретарь полярной комиссии. Потом ланч с ним в каком-то ресторанчике, и сразу оттуда иду в советское посольство — представиться советнику по науке и, может быть, увидеть посла. Но не повезло, никого на месте не оказалось. Однако отметился о приезде, и снова через шумные улицы — на угол Семнадцатой авеню и «Г». Иду к зданию Национального научного фонда. Там, на шестом этаже, — департамент полярных программ, где работают мои старинные полярные друзья. Они уже ждут меня, хотя Дика Камеруна и нет среди них. Еще утром мне по телефону сказали, что он в отъезде. Как приятно встретить полярных друзей: улыбки, смех, шутки. И девушки те же, только, увы, немного постарели.

Из ДПП помчался снова в академию, надо получить билеты для полета в Боулдер, а оттуда — в Нью-Йорк. Из академии — снова в посольство, откуда, как мне сказали, должен пойти автобус в «Комплекс», то есть в городок, где живут работники посольства. Там есть магазин, где я собирался купить продукты. Когда приехал туда — оказалось, что и там все так же дорого…

Обратно шел пешком. Темно, тепло, пустынно. Пересек улицу «М». До гостиницы еще полчаса хода, но улица «М» ведет в Джорджтаун, самое удивительное место Вашингтона — городок из маленьких трехэтажных домов на склоне холма, и в каждом из этих домов — кафе, бары, открытые до позднего часа магазины, тротуары, полные народа. И там, в Джорджтауне, живет мой приятель Чарльз Остин — старый, очень богатый человек, написавший книжку, которую я собирался перевести на русский язык. Как хорошо было бы зайти к нему на минутку отдохнуть, выпить кофе и снова в путь. Нашел телефон, позвонил. Конечно, он был дома, сидел со своими студентами, обрадовался: «Приходи!»

В этот первый день в Вашингтоне я очень устал. На другой день, в субботу, встал опять в шесть, сварил цыпленка, которого купил накануне, позавтракал. Погода прекрасная, положил в свой синий походный «баг» хлеб, цыпленка и три банки пепси-колы, теплую куртку, фотоаппарат — и в путь. Здесь все так делают, когда гуляют по городу. Ведь обеды в кафе такие дорогие, скамеек мало, но кругом газоны, по которым можно ходить, лежать, где хочешь, и многие расстилают на траве куртки, едят, пьют и, удивительно, не оставляют за собой ни соринки. Но этому я уже давно научился.

Дневник.

14 апреля, понедельник. Пять утра. Живу в огромном номере в гостинице под названием «Факультетский клуб» в центре города Боулдера. Вчера прилетел сюда, следуя предписаниям американской Национальной академии наук.

Уже светает, поэтому я, не зажигая света, пододвинул письменный стол к окну и сижу, работаю, посматриваю в окно. Совсем рядом, против окон, — невысокий, первый хребет Скалистых гор — светло-коричневые сбросы с зарослями сосны между ними. Ближе — мягкие холмы и домик странной архитектуры современного запада Америки. А над всем этим — светло-голубое утреннее небо, поют птицы на еще не распустившихся ветках лиственницы.

Появились уже первые пешеходы — молодые ребята в джинсах и затертых курточках, идут куда-то с маленькими рюкзачками. Ведь мои окна выходят на дорогу, идущую в отдалении вдоль гряды гор. А по самой дороге уже мчат машины. Меня удивляет, что здесь нет или почти нет автобусов. И сам я пойду на работу пешком, хотя это и не очень близко.

«О, Игор, это совсем рядом, мили полторы-две, ты затратишь на ходьбу не больше тридцати минут».

Национальная Академия наук платит мне 1000 долларов в месяц, из которых я трачу на гостиницу 400 долларов, а на все остальное — 600 долларов. Это тот стандарт, который утвержден Академией наук СССР. Но гостиницы так дороги, хоть и шикарны. А ведь официальных «квартирных денег» у меня всего 13 долларов в сутки. Конечно, девушка в местной академии, которая занимается советскими учеными, понимала, что американские гостиницы мне не по карману, и нашла какой-то способ заплатить за гостиницу из других средств академии. Это дало возможность сохранить мне часть «гостиничных денег», но они тут же пошли на покрытие расходов за гостиницу в Боулдере. Ведь место, где я сейчас живу, хоть и принадлежит университету и напоминает дом для приезжающих ученых в Ленинграде, но стоит 30 долларов в день, и платить буду я уже сам. Я удивляюсь, почему в Америке нет нигде простых дешевых гостиниц типа нашего Дома колхозника. Надо бы подать им эту идею, хотя, я уверен, об этом наверняка кто-нибудь здесь уже думал и есть что-то, из-за чего этот вариант здесь не прошел.

15 апреля, вторник. Приехал в гости Гриша-тайкун, тот русский гляциолог, который так неудачно пытался заняться наукой во время моих предыдущих посещений Боулдера. Он за это время почти организовал было изготовление какого-то прибора на средства своего «друга» — миллионера, с которым они пережили банкротство компании «Чистый круг», но, когда дело дошло до организации фирмы по изготовлению этого прибора и Гриша захотел стать президентом этой компании, «друг» просто выгнал его «за нахальство». Но, как ни странно, Гриша все-таки стал президентом, только уже другой, маленькой компании по созданию еще одного прибора, в котором сам ничего не понимает. Пока идет процесс создания этого прибора — еще ничего не продается, — Гриша держится, по-моему, на показухе и на кредитах. И, конечно, на обмане. Так, в визитной карточке, которую он дал мне, было написано: «Доктор философии. Известный русский ученый». Но Гриша не защищал кандидатской диссертации в Москве и вообще не занимался наукой ни в СССР, ни в США. Я, конечно, промолчал, вспомнив Шолом-Алейхема и его «Блуждающие звезды» и то, как молодого не известного никому музыканта-эмигранта из России тогда, в начале XX века, американские антрепренеры назвали знаменитым, всемирно известным русским артистом, чтобы как-то завлечь публику. Это не считается обманом в тех кругах, где вращается Гриша. Хотя, когда я сказал об этом Курту Эйве, он не улыбнулся.