Этот длинный отрывок, процитированный Афинеем, носит прежде всего программный характер. В нем Ксенофан излагает правила хорошего пира, подчеркивая, в первую очередь, чистоту окружающего пространства и физическую чистоту пирующих, которая свидетельствует о чистоте моральной. Жертвенник и кратер занимают подобающее им место – в центре пиршественного пространства, где сходятся и молитвы, и возлияния. Переходя к содержанию симпосия, к его словесной составляющей, застольным речам и стихам, читаемым по памяти, Ксенофан исключает все темы архаической поэзии, которые как раз и составляют основу современной аттической вазописи.

Эта элегия, предназначенная для исполнения на пиру, помогает, таким образом, установить его идеальные условия; ее нормативный характер очевиден, в вазописи можно найти столь же нормативные изображения, на которых фигурируют собравшиеся вокруг кратера пирующие. Эти изображения не всегда представляют собой образец для подражания и не несут никакого философского смысла или морального наставления; зато они совершенно четко выполняют функцию зеркала: они отражают поведение пирующих во всех его аспектах, включая и те, которые осуждает Ксенофан: возьмем, к примеру, изображение пирующих, потерявших равновесие, которые едва держатся на ногах и спотыкаются возле кратера [13],[69] или длинный фриз, где пир в честь свадьбы Пирифоя перерастает в жестокую схватку между Кентаврами и Лапифами [14][70]· Вся домашняя утварь используется не по назначению: дерутся подушками, факелами, вертелами; стол сломан. Общий кратер находится слева, он стоит на треножнике, но до вина больше никому нет дела. Такие нечестивые сцены Ксенофан и не помыслил бы воспевать на симпосии, зато их часто можно видеть на чашах, в качестве антимодели идеального пира.

14. Краснофигурный кратер; т. п. художник Косматых сатиров; ок. 460 г.

15. Краснофигурная пелика; т. н. Ленинградский художник; ок. 470 г.

16. Краснофигурная чаша; т. н. художник Евергида; ок. 510 г.

16. Краснофигурная ойнохоя; Бостонская группа 10.190; ок. 410 г.

В изобразительном репертуаре кратер занимает важное место не только в качестве неподвижной точки среди лож симпосиастов, но и в качестве точки перемещающейся – вместе с пирующими, которые устраивают шествия, отправляясь на симпосий. На краснофигурной пелике [15][71] процессию открывает флейтист, за ним следует юноша, несущий кратер; к ножке кратера подвешен чехол для флейты. На голове у обоих венки, кратер тоже украшен венком, подобно одному из пирующих – тем самым подчеркнут праздничный характер сцены и значимость самого сосуда, предназначенного для смешивания. В этой сцене, изображающей торжественное шествие, вино и музыка тесно связаны.

Другие процессии [16][72] носят более оживленный характер. Пятеро юношей ударились в буйную пляску с разнообразными винными сосудами; двое танцоров с правого и с левого края подыгрывают себе на кастаньетах (кроталах), задавая ритм движению; на земле стоит кувшин (ойнохоя) и большая винная чаша (скифос), идентичная той, что держит, выгнувшись в танце, центральный персонаж. Один из танцующих держит на вытянутых руках огромный волютный кратер, хотя на земле стоят легкие сосуды, которыми нетрудно манипулировать, и кажется, будто на время, пока юноши кружатся во всеобщем танце, играя с пиршественной посудой, нормальный порядок вещей перевернулся.

Такое шествие, открывающее или завершающее симпосий, может принимать, как мы видим, самый различный характер – начиная со степенной процессии и заканчивая оголтелой вереницей людей, играющих с посудой. Такое коллективное шествие пирующих – с музыкой, танцами и, конечно, вином – по-гречески называется комос.[73] Этот термин мы встречаем на кувшине [17],[74] где изображены четверо шествующих и жестикулирующих юношей с венками на головах. В руках у них маленькие винные сосуды, тоже украшенные венками; такие дарят детям на так называемом празднике Кувшинов, который отмечают в тот день, когда откупоривают молодое вино.[75] Шествие названо словом комос, которое мы видим поверх надписей kalos manias, «красивый парень», и paran, «пеан» – гимн в честь богов. От слова комос происходит глагол komazein – «праздновать» и слово, обозначающее участника празднества, komastes, «комаст» [104]. Художник назвал одного из пирующих именем Филокомос – «Гуляка» [18],[76] a на других изображениях мы встречаем термин komarchos, «хозяин праздника».

Кратер является самым значимым участником комоса: пирующие несут его с воодушевлением либо с должной осторожностью. Но чаще всего кратер стоит на земле, являясь средоточием всего видимого пространства, совсем как на симпосии.

18. Краснофигурная чаша; т. н. художник Евергида; ок. 510 г.

19. Краснофигурная чаша; т. н. художник Эпелия; ок. 510 г.

Например, на краснофигурной чаше [19][77] в центре изображен безбородый юноша со скифосом, он подошел к сосуду для смешивания и протянул левую руку к напитку. Напротив него стоит бородатый мужчина и держит над кратером лиру; этот жест, конечно, не означает, что он хочет окунуть лиру в кратер; жесты обоих персонажей сугубо демонстративны и призваны подчеркнуть значимость двух предметов – лиры и кратера. Изображение функционирует по принципу коллажа, в котором основные элементы симпосия, вино и музыка, как бы наслаиваются друг на друга. Справа двое танцующих; тот, что с бородой, держит рог, в руке у безбородого бурдюк: эти предметы напоминают о неразбавленном вине – в противовес вину смешанному, на которое указывает кратер. Слева трое мужчин; один из них снимает одежду, а тот, что в центре, дотрагивается рукой до бедра юноши, стоящего напротив. Это сцена гомосексуального обольщения, где подчеркнута красота юношей, о которой, параллельно, настойчиво свидетельствуют надписи, рассеянные по всему изобразительному полю. Это имена, сопровождаемые определением kalos: «[такой-то] красив». Эти имена не обязательно принадлежат представленным здесь персонажам – мы обнаруживаем их и на других сосудах, в самых различных сценах [25]; это приветственные возгласы в адрес самых красивых на данный момент юношей, имеющих успех в Афинах.[78] Слово kalos, являющееся лейтмотивом этих надписей, встречается на множестве сосудов, вербализируя то, что изображение показывает визуально: эстетическое удовольствие от созерцания тел.

Мир афинской эротики двойственен. На аттических вазах мы видим множество юношей, идеализированная красота которых является предметом восхищения как для человека, созерцающего сосуд, так и для изображенных на сосуде пирующих. Они присутствуют на пиру на тех же правах, что и прекрасный Алкивиад, прилегший на ложе рядом с Сократом в диалоге Платона. Мы также видим женщин, чей статус на изображениях не так-то легко определить: тексты говорят, что они ни в коем случае не являются супругами, однако многие из тех, что обслуживают мужчин на пиру, гетеры, музыкантши или подруги на один вечер, разделяют с ними радость винопития.