Когда К. в этом месте сделал паузу и взглянул на молчавшего следователя, ему показалось, что он заметил, как тот взглядом подал знак кому-то в толпе. К. усмехнулся и сказал:

— Только что господин следователь, вот тут, рядом со мной, подал кому-то из вас тайный знак. Среди вас, следовательно, есть люди, которыми дирижируют отсюда, сверху. Я не знаю, должен ли этот знак вызвать теперь шиканье или аплодисменты, и я — тем, что преждевременно раскрываю всю эту кухню, — совершенно сознательно отказываюсь узнавать смысл этого знака. Мне это совершенно безразлично, и я публично предоставляю господину следователю право руководить своими платными сотрудниками там, внизу, не посредством тайных знаков, а громко, словами, скажем, командуя им в одном месте: «Здесь шикать!», а в другом месте: «Здесь хлопать!».

Следователь от смущения или от нетерпения ерзал на своем стуле взад и вперед. Человек за его спиной, с которым он до этого уже разговаривал, вновь наклонился к нему — то ли для того, чтобы поднять ему настроение, то ли чтобы дать ему какой-то конкретный совет. Люди внизу тихо, но оживленно переговаривались. Две партии, которые раньше придерживались, казалось, совершенно противоположных мнений, перемешались; одни люди показывали пальцем на К., другие — на следователя. Крайне неприятен был удушливый чад, висевший в комнате, он даже мешал как следует разглядеть тех, кто стоял поодаль. В особенности большую помеху он должен был представлять для посетителей галереи; чтобы лучше понимать происходящее, они были вынуждены тихо — и, разумеется, с опаской косясь на следователя — обращаться с вопросами к участникам собрания. Ответы давались так же тихо, сквозь сложенные рупором ладони.

— Я уже заканчиваю, — сказал К. и, поскольку колокольчик отсутствовал, стукнул кулаком по столу; испуганные этим, головы следователя и его советчика на мгновение разъединились. — Меня это дело не касается, поэтому я сужу о нем спокойно, вы же, если считаете, что для вас этот так называемый суд что-то значит, можете извлечь для себя большую пользу, выслушав меня. Ваши двусторонние обсуждения моих высказываний я прошу отложить на более поздний срок, поскольку времени у меня мало и я скоро уйду.

Сразу стало тихо — настолько К. уже овладел этим собранием. Они уже больше не кричали все сразу, как вначале, и даже больше не аплодировали; они, казалось, уже были вполне убеждены им — или доходили до полного убеждения.

— Нет никаких сомнений, — сказал К. очень тихо, поскольку его радовало напряженное внимание собравшихся; из их молчания возникала та звенящая тишина, которая возбуждает сильнее, чем самые восторженные овации, — нет никаких сомнений в том, что за всеми постановлениями этого суда, то есть, в моем случае, за арестом и сегодняшним слушанием, стоит какая-то большая организация. Организация, которая обеспечивает работой не только продажных охранников, глупых надзирателей и следователей, способных, в лучшем случае, вызвать жалость, но, кроме того, наверняка содержит судебные учреждения высокого и высшего уровня с их бесконечной чередой неминуемых служащих, писцов, жандармов и прочего подручного персонала — и, возможно даже, я не боюсь этого слова, палачей. И какова же, господа, задача этой большой организации? Она состоит в том, чтобы арестовывать невинных людей и возбуждать против них бессмысленные и большей частью, как в моем случае, бесперспективные дела. Но как при такой бессмысленности целого можно избежать бесстыднейшей коррупции служащих? Это невозможно, этого не смог бы добиться и самый высший судья — даже в отношении самого себя. Поэтому охранники пытаются украсть одежду арестованного прямо с тела, поэтому надзиратели врываются в чужие квартиры, поэтому невинного, вместо того чтобы допросить, предпочитают унижать перед целым собранием. Охранники мне лишь рассказывали о местах, куда сдается на хранение собственность арестованных; хотел бы я когда-нибудь увидеть эти места сохранения, где лежат и гниют заработанные в поте лица пожитки арестованных, если только они не раскрадены вороватыми чиновниками.

Пронзительный визг с другого конца зала прервал его; К. приставил ладонь ко лбу, чтобы что-то там разглядеть, так как свет пасмурного дня делал чад белесым и слепил глаза. Все дело было в той прачке, в которой К. сразу, едва только она вошла, увидел существенную помеху. Она ли была сейчас виновата или нет, понять было нельзя.[8] К. видел только, что какой-то мужчина затащил ее в угол возле двери и там прижал к себе. Но визжала не она, а этот мужчина; рот у него был широко раскрыт и глаза устремлены к потолку. Вокруг обоих образовался маленький кружок; ближайшие посетители галереи были, казалось, в восторге, оттого что серьезность, которую К. внес в собрание, была таким образом нарушена. К., поддаваясь первому побуждению, хотел сразу же туда бежать; ведь это, думал он, и для всех должно быть важно — навести там порядок и, по крайней мере, выставить эту парочку из зала, но первые ряды перед ним продолжали стеной стоять на своем месте, никто не двинулся и никто не пропустил К. Наоборот, ему помешали, эти старые люди выставили вперед локти, и какая-то рука — у него не было времени оглядываться — схватила его сзади за шиворот. К., собственно, уже и не думал о той парочке, у него было такое ощущение, словно ограничили его свободу, словно его арест стал чем-то серьезным, и он, не раздумывая, прыгнул с подиума вниз. Теперь он стоял лицом к лицу с толпой. Он неверно судил об этих людях? Он переоценил воздействие своей речи? Или, когда он говорил, они притворялись, а теперь, когда дело дошло до выводов, решили, что уже хватит? Что это за лица вокруг него! Маленькие черные глазки бегают из стороны в сторону, щеки отвисают, как у запойных пьяниц, длинные бороды настолько редки и жестки, что если ухватить такую, то покажется, что просто какой-то коготь образовался, а не борода ухвачена. Но под бородами — и это было настоящим открытием для К. — на воротниках сюртуков поблескивали знаки различия разных размеров и цветов. И насколько он мог видеть, такие знаки были у всех. Они все были однокорытники, и правые и левые из этих мнимых партий, и, когда он неожиданно обернулся, он увидел такой же знак на воротнике следователя, который, сложив руки под животом, спокойно смотрел вниз.

— Вот как, — крикнул К. и вскинул вверх руки, выплескивая в пространство то, что так неожиданно узнал, — вы, значит, все здесь, как я вижу, сотрудники, вы, значит, и есть та самая коррумпированная банда, против которой я выступал, вы набились сюда как слухачи и шпики, разделились для виду на партии, и одна аплодировала мне, чтобы меня прощупать, — вы отрабатывали обольщение невинного! Ну что ж, надеюсь, вы не зря приходили и либо развлеклись тем, что от вас кто-то ожидает защиты невинности, либо — отстань или стукну! — заорал К. на какого-то трясущегося старика, который особенно близко к нему придвинулся, — либо и в самом деле что-то отработали. И тогда примите пожелания успехов в вашем ремесле.

Он быстро схватил свою шляпу, лежавшую на краю стола, и начал проталкиваться в абсолютной тишине — во всяком случае, в тишине полнейшего ошеломления — к выходу. Однако следователь, похоже, был еще шустрее, чем К., ибо уже ждал его у дверей.

— Минуточку, — сказал он.

К. остановился, но смотрел не на следователя, а на дверь, за ручку которой он уже взялся.

— Я хотел только обратить ваше внимание на то, — сказал следователь, — что вы сегодня — это, кажется, еще не дошло до вашего сознания — лишили себя тех преимуществ, которые допрос во всех случаях предоставляет арестованным.

К. рассмеялся в дверь.

— Вы негодяи, — крикнул он, — плевал я на ваши допросы, — открыл дверь и заторопился вниз по лестнице.

За его спиной нарастал шум вновь ожившего собрания; там, по-видимому, начали разбирать происшедшее, как это обычно делается при отработке учебного процесса.

Глава третья

В ПУСТОМ ЗАЛЕ СУДА. СТУДЕНТ. КАНЦЕЛЯРИИ

В продолжение следующей недели К. изо дня в день ждал нового уведомления, он не мог поверить в то, что его отказ от допросов был принят буквально, и, когда ожидавшегося вплоть до субботнего вечера уведомления так-таки и не поступило, он предположил, что его молча вновь приглашают на то же время в тот же день. Поэтому в воскресенье он вновь отправился туда, и на этот раз уже уверенно шел по лестницам и коридорам; некоторые люди вспоминали его и приветствовали из своих дверей, но ему уже не нужно было никого спрашивать, и вскоре он стоял перед нужной дверью. На стук ему сразу же открыли, и он, не обращая внимания на знакомую женщину, оставшуюся стоять в дверях, хотел сразу пройти в соседнюю комнату.