Отчаявшись, Роджер Белый глянул на возможный путь к спасению — тротуар. «Лексус» стоял в крайнем правом ряду, совсем рядом — свернуть бы на тротуар, а там добраться до Десятой улицы. Тротуар шел параллельно набережной, огороженной решеткой с простыми каменными опорами; решетка тянулась вдоль взбиравшейся на холм Пидмонт-авеню. Сама набережная походила на скалу с ровной площадкой, на которой вдруг неожиданно возникала возвышенность, — бугор между Пидмонт-авеню и Пидмонтским парком. Прямо над стеной виднелось невысокое здание, напоминавшее Роджеру горнолыжную базу в Северной Каролине. На террасе собралась группа белых, разодетых в пух и прах. Они стояли и смотрели на веселящуюся черную молодежь.

«Двигай булками!»

Роджер вгляделся в лица обладателей смокингов и вечерних платьев — ничего похожего на улыбки. Да ведь это «Пидмонтский ездовой клуб»! Теперь Роджер узнал здание, святую святых белого истэблишмента Атланты. Он легко представил себе, как эти «шишки» давно уже договорились собраться; им и в голову не пришло, что субботний вечер совпадет со студенческим нашествием. Сбывался самый жуткий кошмар белых — оказаться посреди разгульной черной тусовки! С одной стороны прямо перед клубом из машин выпрыгивали чернокожие парни и девчонки, оттягиваясь под Доктора Рэммера Док-Дока. С другой стороны, в Пидмонтском парке, тысячи таких же чернокожих отрывались под еще одного рэппера, Джи Джи Гуд Пистонза. И куда бы белые ни повернулись, всюду бесновались толпы черной молодежи, свободной от страха и условностей.

Отлично! Прямо-таки ирония судьбы: «черная» пробка посреди пробки на Пидмонт-авеню! И это прямо перед «Пидмонтским ездовым клубом»! Ездовым! Клуб основали в 1887-м году, всего через двадцать лет после Гражданской войны; элита Атланты, само собой, белая элита начала собираться по выходным на месте сегодняшнего Пидмонтского парка, похваляясь своими роскошными приобретениями: легкими экипажами, фаэтонами, ландо, колясками с откидным верхом, большими каретами со сделанными на заказ кузовами и упряжью, с умопомрачительно дорогами лошадьми… Тогда-то и было приобретено это здание; его все расширяли, пока оно не вытянулось, став бесформенным. Именно на него и смотрел Роджер. Еще совсем недавно вход в клуб был заказан любому черному, если только он не метрдотель, официант, повар, портье или парковщик. Однако недавно на стене клуба кое-что нацарапали, и в заведении задумались о приеме чернокожих. Даже Роджер получил такое предложение — через одного юриста по имени Бадди Ли Уизерспун, любителя плотских утех. Если, конечно, понял того правильно. Вот насколько «белым» его считают. Даже сами белые! Ну и пусть катятся подальше… черта с два он появится у них, черта с два будет расхаживать среди белых физиономий, на которые теперь смотрит снизу вверх… Да ни за что на свете, пускай хоть на коленях умоляют. Нет, черт возьми! Он выйдет из «лексуса» к этой черной тусовке и, потрясая кулаками в сторону террасы, выкрикнет: «Эй, вы, хотите иметь свой клуб? Прямо здесь, на перекрестке Пидмонт-авеню и Пятнадцатой? Хотите устраивать элитные вечеринки? А этого не хотите?! Смотрите-смотрите! „БМВ“, „гео“, „неоны“, „эклипсы“, „хаммеры“, „камри“, „эльдорадо“ — машины на миллионы долларов, машины, за рулями которых черная американская молодежь, миллиарды вольтов возбужденной энергии, они трясут своими черными задницами прямо в ваши бледные, дрожащие лица! Смотрите на меня, слушайте! Потому что сейчас я…»

Но тут у Роджера кончился запал — он понял, что ничего не скажет и не сделает. Даже из машины не выйдет. Через двадцать пять минут он должен быть в Бакхеде, у тренера Бака Макнаттера. А Бак Макнаттер — белый, да еще какой.

На секунду Роджер Белый возненавидел себя — такое с ним случалось. Может, он и в самом деле белый… белый, а не черный… Его отец, Роджер Мэйкпис Белл, пастор церкви Согласия, назвал сына Роджером Альстромом Беллом Вторым, в честь историка религии Сидни Альстрома, перед чьим умом преклонялся. Отец полагал, что дополнение «Второй» — самое подобающее обозначение для сына, имя и фамилия которого совпадают с именем и фамилией отца. Поэтому когда он, Роджер, был еще мальчишкой и жил с родителями в Вайн-Сити и Угольных Высотах, многочисленная родня, а за ней и остальные стали звать его Роджер Второй, как будто у него было двойное имя, вроде Бадди Ли. В семидесятые Роджер поступил в Морхаус и сокурсники переделали совершенно безобидное Роджер Белл Второй в Роджер Белл Белый, а там и просто в Роджер Белый. Прозвали, как припечатали. Роджер Белый поступил в Морхаус, эту жемчужину четырех черных колледжей Университетского центра Атланты, с весьма незавидным багажом — все его взгляды на политику, а также духовные и культурные ценности, отношение к собственности, манера одеваться и держать себя сложились под влиянием отца, ярого поборника идей Букера Т. Вашингтона[2]. В 1895-м Букер Вашингтон заявил о своих взглядах прямо здесь, в Пидмонтском парке, на Выставке хлопковых штатов, произнеся речь «Компромисс Атланты», в которой сказал, что чернокожие прежде всего должны добиваться экономического благосостояния, а не политического или социального равенства с белыми. Увы, конец семидесятых был тем самым временем — и сильнее всего это ощущалось в Морхаусе, самом элитном черном колледже во всей Америке, кузнице хваленых морхаусцев — когда черный либо поддерживал «Пантер», Конгресс расового равенства, Студенческий координационный совет за ненасилие, Черную освободительную армию[3], этих Рэпа, Стокли, Хьюи, Элдриджа[4], либо, что называется, выпадал из обоймы. Мартина Лютера Кинга черной Атланты застрелили совсем недавно, еще и десяти лет не прошло, так что с градуализмом, гандизмом и прочими «измами» было покончено. И если черный был сторонником Букера Вашингтона, он не просто выпадал из обоймы. С таким же успехом он мог размахивать транспарантом с именами Лестера Мэддокса, Джорджа Уоллеса или Юджина Талмиджа[5]. А впрочем, к черту все это! Букер Вашингтон ведь отнюдь не был дядей Томом! И никогда не раболепствовал перед белыми! Даже не требовал расовой интеграции! Он говорил, что черный никогда не придется по нраву белому, никогда! Белый никогда не обойдется с черным по справедливости, а если и обойдется, то сделает это корысти ради! Белый готов признать черного равным себе, только если этот черный добьется невероятного успеха, сделает умопомрачительную карьеру, станет знаменитостью в своем кругу. Тогда он, белый, будет стремиться всеми правдами и неправдами завязать с ним партнерские отношения! Но в Морхаусе, а тем более в студенческом обществе «Омега дзета дзета» об этом и слышать не хотели! Там ратовали за противостояние белой элите, за вооруженные стычки с копами, которые Черное братство устраивало в шестидесятые. Что-что, Букер Вашингтон? Сокурсники тогда дали ему прозвище Роджер Белый; прошло лет тридцать, а он все никак не отделается от него.

Впрочем, может, они и правы… Роджер глянул через лобовое стекло на «Пидмонтский ездовой клуб». Его так и подмывало выскочить из машины и, потрясая кулаками, заявить о рождении новой эпохи, но он разрывался на две части. С одной стороны, он гордился этой молодежью на дороге, черными братьями и сестрами, которые решительно заявили свои права на улицы Атланты, на абсолютно все улицы, сделав это точно с такой же безудержной страстью, как и белые студенты. Однако в то же время внутренний голос шептал: «Если вы, ребята, разъезжаете на „БМВ“, „камаро“, „гео“, „хаммерах“, — (а впереди, машины через четыре-пять, как раз стоял „хаммер“, один из этих монстров), — неужели вы не можете додуматься до чего-нибудь более достойного, показать настоящий класс?»

Роджер повернулся еще раз глянуть на уличные танцы чернокожей девицы…

«Ничего себе!»

Он глазам своим не поверил: девица отплясывала на крыше авто, причем, совершенно свободно, как будто это был танцпол на крыше какого-нибудь «Спортсмен-клуба» в центре города. К неуклюжему бойфренду девицы прибавилась целая толпа парней, этих питомцев колледжей, jeunesse doree[6] черной Америки, в прикидах шпаны из гетто; они прыгали вокруг девицы как сумасшедшие, скалились и вопили: «Давай сними! Давай сними! Давай сними!»