Во всех окнах сверкали неоновые рекламы коктейлей. Надпись над дверью гласила: «Золотой закат», жареная курятина и отборные креветки". Брет прошел через открывающиеся в обе стороны двери, обитые искусственной кожей, в зал, заполненный людьми, которые понравились ему больше, чем народ возле Голливуда и улицы Вайн. Вечерняя пора только начиналась, или, может быть, еще не закончилось послеобеденное время, но все круглые стульчики у стойки бара оказались заняты. Люди в баре — возраст и доход большинства из них трудно было определить — сидели над своими бокалами почти в молитвенных позах, хотя кафе явно было более шумным заведением, чем церковь. Эти кровные братья, в чьих венах преобладал алкоголь, подумал он, молились Богу бутылки, чтобы немедленно получить на краткое время Небесное Царство на земле. И алкоголь погружал их в мечтательное настроение. Он чувствовал себя чужаком, присутствие которого требует объяснений, но никто не обратил на него внимания. Упитанный молодой человек в кабинке в глубине зала поднял голову от своей тарелки и посмотрел на него, как будто хотел поприветствовать, но быстро опустил глаза.

В проходе между стойкой бара и фанерными кабинками какой-то старец пританцовывал на неуверенных ногах фокстрот под мелодию песенки «Сентиментальная поездка», доносившейся из хриплого проигрывателя. Брет посторонился и позволил ему прошаркать дальше. Одинокий человек, цепляющийся за юношеские мечты, покрывшие глянцем умиления его выцветшие старые глаза. Брет не был уверен, что слышал раньше эту мелодию, но ее мягкий и грустный напев контрастировал с отдаленным завыванием ветра одиночества в его голове.

Он понял, что именно одиночество заставило Лоррейн прийти в это заведение. Он помнил о ней немного, но знал, что ей нравилась толпа, музыка из электропроигрывателя и влажное веселье баров. Боль, вызванная воспоминаниями о ней, была такой сильной, что он бы не удивился, если бы увидел ее в одной из кабинок нагнувшейся над своим бокалом, как видел раньше не один раз. Она сидела, подперев подбородок рукой, темные волосы свисали с висков, как неплотно сложенные крылья. В предпоследней кабинке сидела темноволосая девушка, которая могла быть Лоррейн. Но это впечатление рассеялось сразу, как только она повернулась и окинула его быстрым взглядом. Его разочаровали и оттолкнули колючие черные глаза и плотоядный рот. Но он ощутил и признательность за то, что лица умерших появляются только в воображении.

У конца стойки бара, рядом с матовым оконцем кухонной двери, он нашел свободный стульчик. Принять заказ к нему подошел крупный мужчина. Его живот под белым грязным фартуком напоминал плод беременной женщины.

— Шотландское виски с содовой водой? — переспросил он. Пока эти слова не прозвучали вслух, Брет и не подозревал, как ему хочется выпить. — В баре нет шотландского виски с начала войны. — Бармен говорил с сильным акцентом, подчеркивая свои слова движением густых черных бровей. — Хотите виски марки «Блэк энд уайт»? Будет стоит шестьдесят пять центов порция.

— Пусть будет «Блэк энд уайт».

Этот мужчина с центрально-европейским акцентом не мог быть Джеймсом П. Роллинзом. Роллинз — это английская или ирландская фамилия. Может быть, Роллинзом был бармен, стоявший на другом конце стойки, смуглый худощавый человек с бакенбардами, которые еще больше сужали его лицо.

Когда крупный мужчина принес ему сдачу, Брет оставил десятицентовую монету на стойке и кивнул в сторону смуглого молодого человека:

— Его фамилия Роллинз?

— Нет, это Род. Джимми сегодня не работает, у него выходной.

— Не знаете, где бы я его мог найти?

— Только не дома. Джимми ходит домой только спать. Просто побудьте здесь, мистер. Он все время заглядывает сюда, когда не работает. Здесь он получает выпивку со скидкой, понятно? Сам я так не поступаю. Никогда не подхожу к этому месту, если не надо идти на работу. В отличие от него у меня жена и семья. У меня трое детей, двое мальчишек. Они станут такими же большими, как их папочка. — Он выпятил живот в знак ликующего чувства отцовства.

— Прекрасно. А как выглядит Роллинз?

— Невысокий парень. Кудрявые волосы. Приплюснутый нос, он как-то сломал его. Оставайтесь здесь, я скажу вам, как только он войдет. Обычно он появляется в восемь или девять. Просто наберитесь терпения.

— Ржаное виски со льдом, Солли, — крикнул кто-то от середины стойки.

Брет шлепнул двадцатипятицентовую монету, которую держал в руке, на поверхность стойки бара. Улыбнувшись и поклонившись, Солли взял монету и положил ее в карман.

Брет посмотрел на часы. Еще не было и семи. Он решил ждать. Когда выпил первую порцию виски, то заказал вторую.

После второго бокала крепкого виски начало смягчать и рассеивать его меланхолическое настроение. Зеркало в позолоченной рамке за баром напоминало архаическую авансцену, на которой он наблюдал человеческие, трагедии. Стареющая женщина с безжалостно закрученными седыми волосами, одетая в облегающее платье, остановилась возле входной двери и стала изучающе осматривать зал усталыми близорукими глазами. Чья-нибудь мать, подумал он с карикатурной сентиментальностью, разыскивает своего непутевого мужа или заблудшего сына. Современная распутная Пенелопа, много лет не знающая любви, ищет своего потерянного Одиссея, чтобы показать ему результаты последней медицинской проверки. Невысокий мужчина в рабочей спецовке, сидевший рядом с Бретом, соскользнул со своего стульчика и кивнул женщине. Они вместе отправились в кабинку, которая оказалась ниже рамки зеркала, их отражение пропало.

На освободившийся высокий стульчик взобрался мужчина в форме младшего офицера и заказал себе ром с кока-колой. В зеркале Брет увидел, что новый сосед поглядывает на него поверх своего бокала. Брет отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, ему не хотелось разговаривать.

Но старшина все равно заговорил с ним, как-то вдруг, как принято среди военных моряков.

— Они хотели сделать из меня настоящего офицера, но ничего не получилось, и я не жалею об этом. Меня чуть не представили, но я пошел к капитану и сказал, что не хочу становиться офицером, не хочу взваливать на себя ответственность и буду чувствовать себя не в своей тарелке в офицерской кают-компании. Он было стал меня убеждать, но я настоял на своем, вот такие дела. Я продолжал питаться за старшинским столом, а там лучшая кормежка на корабле.

— На моем корабле было то же самое, — отозвался Брет.

Ему не хотелось разговаривать с широколицым мужчиной, но не было другого выхода. Офицер ни в коем случае не должен оскорблять унтер-офицеров и солдат. И хотя война закончилась, а он уже долгое время не состоял в действующей армии, Брет все еще уважал честь мундира и считал, что он в долгу за привилегии своего звания. Когда бармен принес старшине вторую порцию рома с кокой, Брет настоял на том, чтобы заплатить за соседа, и заказал себе еще порцию виски. Это была уже четвертая порция, и он начинал чувствовать действие алкоголя, что его несколько обеспокоило, но вскоре беспокойство утонуло в приятном самочувствии, которое принес хмель. В конце концов, он не выпивал очень давно и мог себе позволить почувствовать себя пьяным. На то и существует выпивка.

— Вы служили на корабле, да? — спросил старшина.

— Два года. На судне, перевозившем джипы.

— Моя фамилия Мастин. — Старшина протянул толстую руку.

— Тейлор. Рад познакомиться.

Их рукопожатие больше походило на попытку раздавить друг другу руку, и Брет сделал соответствующие выводы. Мастин считал, что он крепче любого офицера, и будет рад, если ему докажут обратное.

— Я сам проплавал на боевом корабле, — продолжал собеседник, — весь последний год войны. А до этого на обычной посудине. В настоящий момент служу на острове, и если эта служба на берегу продлится еще пару лет, то мне нечего трепыхаться. Через два года выйду в отставку. Прежде я был честолюбивым, но когда понял свой уровень, хватило смекалки держаться за то, что есть. — Он подозвал бармена и попросил повторить для обоих.