— Я думаю, никто, — заметила Фиби, — не имеет так мало причин для раскаяния, как он.

— Возможно ли, моя милая, — произнес судья с сострадательным видом, — что вы никогда не слышали о Клиффорде Пинчоне? Что вам вовсе неизвестна его история? Впрочем, тем лучше. Это показывает, что ваша мать имела надлежащее почтение к дому, с которым она была соединена узами родства. Думайте как можно лучше об этом несчастном человеке и надейтесь на лучшее! Это правило, которого мы всегда должны придерживаться в своих суждениях друг о друге, а в особенности нужно соблюдать его в кругу близких родных. Но где же Клиффорд? В гостиной? Я хочу видеть, в каком он состоянии.

— Может быть, мне лучше позвать мою кузину Гепзибу, сэр? — предложила Фиби, не зная, должна ли она преградить вход в дом столь нежному родственнику. — Ее брат уснул после завтрака, и я уверена, что ей будет неприятно, если его разбудят. Позвольте, сэр, предупредить ее.

Но судья обнаружил твердую решимость войти без доклада, и когда Фиби, с живостью человека, движения которого бессознательно повинуются мыслям, встала у него на пути, то он без всяких церемоний отодвинул ее в сторону.

— Нет-нет, мисс Фиби! — сказал он грозно и нахмурил брови. — Останьтесь здесь! Я знаю дом, знаю мою кузину Гепзибу, а также ее брата, и потому моей маленькой деревенской кузине не следует докладывать обо мне!

В последних словах судьи мало-помалу обнаруживались признаки перехода от внезапной жесткости к прежней благосклонности обращения.

— Я здесь дома, Фиби, — уже спокойнее продолжал он. — Не забывайте этого, а вы особа посторонняя. Поэтому я без всяких предисловий пойду к Клиффорду и заверю его и Гепзибу в своих дружеских к ним чувствах. Им нужно услышать из моих собственных уст, как искренно я желаю служить им. А, да вот и сама Гепзиба!

В самом деле, мисс Пинчон показалась на пороге лавочки. Она услышала голос судьи из внутренней комнаты, где сидела, охраняя сон своего брата. Гепзиба явилась защищать вход в дом с таким же страшным видом, как дракон, который сторожит спящую красавицу. Обычно нахмуренный взгляд ее на сей раз был так свиреп, что становилось ясно: сейчас это отнюдь не от близорукости. Итак, она устремила на судью Пинчона этот полный антипатии взгляд, который должен был если не испугать, то по крайней мере заставить его смешаться; после чего сделала предостерегающий жест рукой и остановилась в дверях, выпрямившись во весь рост. Но мы должны выдать секрет Гепзибы и признаться, что ее врожденная боязливость проявлялась и теперь, в заметном трепете, который — это чувствовала она сама — приводил каждый сустав в ее теле в несогласие с другими.

Может быть, судья знал, как мало истинной смелости скрывается под наружностью Гепзибы. Во всяком случае, будучи джентльменом с крепкими нервами, он быстро оправился и не замедлил подойти к своей кузине с протянутой рукой и с улыбкой до того сияющей и знойной, что если бы она была хоть вполовину так тепла, как казалась, то виноградные грозди сразу созрели бы под ее действием. Судья, кажется, намерен был растопить Гепзибу на месте, как будто это была статуя из желтого воска.

— Гепзиба, возлюбленная моя кузина, я в восхищении! — воскликнул он с сильнейшим чувством. — Теперь, по крайней мере, вам есть ради чего жить. Да и все мы, ваши друзья и родные, теперь имеем новую цель в жизни. Я не хотел терять ни минуты и поспешил сюда предложить вам свои услуги. Я готов пожертвовать чем угодно, лишь бы Клиффорду было хорошо. Он принадлежит всем нам. Я знаю, как ему это нужно — ему всегда это было нужно при его тонком вкусе и любви к прекрасному. Всем, что у меня есть в доме — картинами, книгами, вином, лучшими кушаньями, — всем этим он может располагать. Мне бы доставило величайшее удовольствие свидание с ним. Могу ли я пойти к нему тотчас?

— Нет, — отрывисто бросила Гепзиба: голос ее так дрожал, что она не решалась произнести длинную фразу. — Он не может принимать посетителей!

— Посетителей, милая кузина! Вы меня называете посетителем? — вскрикнул судья, который, по-видимому, был задет холодностью этой фразы. — Так позвольте же мне быть гостем Клиффорда и вашим также, но в моем доме. Переедем тотчас! Деревенский воздух и все удобства, даже роскошь, которыми я окружил себя, подействуют на него чудным образом. А мы с вами, милая Гепзиба, вместе позаботимся о том, чтобы наш милый Клиффорд был счастлив. Переедем ко мне тотчас!

Слушая эти благородные и гостеприимные предложения, Фиби готова была броситься к судье Пинчону и добровольно одарить его поцелуем, хотя еще недавно сама отшатнулась от него. Но на Гепзибу улыбка судьи действовала иначе: она сделала ее сердце в десять раз суровее.

— Клиффорд, — сказала она отрывисто, все еще волнуясь, — Клиффорд здесь у себя дома!

— Да простит вас небо, Гепзиба, — молвил судья Пинчон, почтительно возводя глаза к потолку, — если в вас сейчас говорит старинная вражда! Я пришел к вам с открытым сердцем, готовый принять в него вас и Клиффорда. Неужели вы отвергнете мою помощь, мои искренние предложения? Все это ради вашего же благополучия! На вас падет тяжкая ответственность, кузина, если вы запрете вашего брата в этом печальном доме, в то время как он мог бы наслаждаться восхитительным деревенским простором моего жилища.

— Нет, я не отпущу Клиффорда, — сказала Гепзиба прежним отрывистым тоном.

— Женщина! — вскрикнул судья, предаваясь своей досаде. — Что все это значит? Неужели у тебя есть другие средства? Нет, быть не может! Берегись, Гепзиба, берегись! Клиффорд находится на краю мрачной пропасти! Но что мне рассуждать с этой старухой? Дорогу! Я должен увидеть самого Клиффорда!

Гепзиба закрыла своей худощавой фигурой дверь и даже как будто увеличилась в объеме, взгляд ее также сделался ужаснее, потому что в сердце у нее теперь было еще больше страха. Но судью Пинчона, полного решимости пройти, остановило не это, а голос, донесшийся из внутренней комнаты. Это был слабый, дрожащий, жалобный голос, выражающий беспомощность и испуг.

— Гепзиба! Гепзиба! Упади перед ним на колени! Целуй ноги его! Умоляй его не входить сюда! О, пусть он надо мной сжалится! О, пощади! Пощади!

При первых же звуках этого слабого голоса в глазах судьи вспыхнул яркий огонь, и он быстро двинулся вперед с каким-то неописуемо свирепым и мрачным выражением лица. Чтобы узнать судью Пинчона, нужно было видеть его в эту минуту. Теперь он может улыбаться, сколько хочет: он скорее заставит созреть виноградные гроздья или пожелтеть тыквы, нежели изгладит из памяти наблюдателя впечатление, произведенное этим своим взглядом. Он был тем ужаснее, что в нем выражались не гнев или ненависть, но какое-то лютое стремление истреблять все на своем пути.

Но не клевещем ли мы на этого человека? Посмотрите теперь на судью! Он, по-видимому, осознал, что поступил дурно, навязываясь со своими родственными чувствами людям, неспособным оценить их. Он дождется лучшего момента и будет готов помогать им тогда с таким же усердием, как и в настоящую минуту. Посмотрите, какая всеобъемлющая благосклонная улыбка сияет на его лице! Она ясно говорит о том, что судья Пинчон принял Гепзибу, маленькую Фиби и невидимого Клиффорда вместе со всем остальным миром в свое огромное сердце и нежит их в волнах своей любви.

— Вы меня обижаете, милая кузина Гепзиба! — сказал он, сперва нежно подав ей руку, а потом надевая перчатку в знак того, что собирается уйти. — Очень обижаете! Но я прощаю вас и постараюсь заставить вас думать обо мне лучше. Так как наш бедный Клиффорд находится сейчас в таком жалком состоянии, я не должен настаивать на свидании с ним. Но я буду следить за его выздоровлением. Конечно, я не стану заставлять его или вас, милая кузина, чтобы вы сознались в вашей ко мне несправедливости. А если бы это случилось, то я не желал бы мести — только того, чтобы вы приняли от меня все услуги, какие я могу предложить вам.

Судья поклонился Гепзибе, кивнул Фиби с видом отеческой благосклонности, вышел из лавочки и с ясной улыбкой зашагал по улице. В то достопамятное утро добродушный вид судьи Пинчона был до такой степени жарок, что (по крайней мере так говорили в городе) понадобилась лишняя поливальная бочка, чтобы осадить пыль, поднявшуюся после того, как он прошел по улице.