— Нам нужно возобновить запасы, кузина Гепзиба, — говорила маленькая торговка. — Пряники кончились, как и немецкие деревянные молочницы и множество других игрушек. Часто спрашивали дешевый изюм, а еще чаще — свистки и барабаны, и по крайней мере десять мальчишек требовали вареных в сахаре фруктов. Нам непременно нужно достать лесных яблок, хоть уже и прошла на них пора. Но, милая кузина, посмотрите, какая куча у нас медных денег! Настоящая медная гора!

— Прекрасно! Прекрасно! Прекрасно! — повторял дядюшка Веннер, пользуясь любым случаем зайти в лавочку. — Вот девушка, которой не придется коротать жизнь на моей ферме! Ах ты, Господи! Что за проворная малютка!

— Да, Фиби — славная девушка, — изрекала Гепзиба, важно нахмурив брови. — Но, дядюшка Веннер, вы знаете наш род издавна: как вы думаете, неужели все это передалось ей от Пинчонов?

— Честно сказать, я не замечал в них ничего подобного, — отвечал почтенный старик. — Да и нигде, правду сказать. Я много видел на своем веку людей — не только в кухнях и на задних дворах, но также и на улицах, на пристанях и в других местах, где мне случалось работать, но при всем том должен сказать вам, мисс Гепзиба, что никогда еще не случалось мне видеть, чтобы какое-нибудь создание работало так, как этот ребенок Фиби, — словно сами ангелы Божии ей помогают!

Как ни была преувеличена похвала дядюшки Веннера, но в ней скрывалось верное и тонкое чувство. Фиби проводила долгий, полный хлопот день в трудах, которые сами по себе могли бы считаться неопрятными и отталкивающими, но грация, с какой она выполняла эти ничтожные занятия, делала их необыкновенно привлекательными.

Обе родственницы до наступления ночи, в промежутках между появлениями покупателей, нашли время для того, чтобы сделать несколько шагов к дружескому сближению. Старая леди находила печальное и гордое удовольствие в том, чтобы водить Фиби из комнаты в комнату и рассказывать ей грустные предания о событиях, свершавшихся в стенах этого дома. Она показывала своей кузине впадины от рукоятки шпаги лейтенант-губернатора на створках двери, ведущей в комнату, где мертвый хозяин, старый полковник Пинчон, встретил своих гостей страшно нахмуренным взглядом. Этот мрачный взгляд, по замечанию Гепзибы, до сих пор вселял ужас во всякого, кто переступал порог комнаты. Затем она попросила Фиби стать на один из стульев и рассмотреть старинную карту восточных земель Пинчонов. В одной полосе земли, на которую она указала пальцем, находились серебряные рудники; эта местность значилась в заметках самого полковника Пинчона, но могла стать достоянием общества только после того, как права семейства на данные земли признает правительство. Таким образом, вся Новая Англия была заинтересована в том, чтобы это дело решилось в пользу Пинчонов. Гепзиба объявила также, что где-то под домом, или в погребе, или, может быть, в саду непременно должен находиться огромный клад, состоящий из кучи английских гиней.

— Если бы вам посчастливилось найти его, Фиби, — проговорила Гепзиба, глядя на девушку с кислой, но дружелюбной улыбкой, — тогда бы колокольчик не звенел больше в лавочке.

— Да, милая кузина, — ответила Фиби, — но пока я слышу, как он звенит!

Когда Фиби закончила с покупателем, Гепзиба начала рассказывать, очень неопределенно и издалека, о некоторой Элис Пинчон, которая была необыкновенно хороша собой и очень образованна в свое время, лет сто тому назад. С этой прелестной Элис случилась какая-то страшная, покрытая мраком тайны, беда. Она худела, бледнела и мало-помалу увяла навеки. Но до сих пор некоторые уверены, что тень ее живет в Доме с семью шпилями, и очень часто — особенно перед смертью кого-нибудь из Пинчонов — слышно, как она играет на клавикордах. Одна из ее пьес, в то самое время, когда она перебирала клавиши своими бесплотными пальцами, была положена на ноты каким-то любителем музыки. Пьеса эта до такой степени печальна, что до сих пор никто не в состоянии ее слушать, и только тем, чья душа томится собственным горем, музыка эта кажется приятной.

— Это те самые клавикорды, которые вы мне показывали? — спросила Фиби.

— Те самые, — ответила Гепзиба. — Это клавикорды Элис Пинчон. Когда я училась музыке, отец не позволял мне открыть их, и так как я упражнялась только на инструменте своего учителя, то давно уже совсем забыла музыку.

Оставив эти темы, Гепзиба завела речь о дагеротиписте, которому — так как он был здравомыслящий и благонравный молодой человек, притом бедный, — она позволила жить в одном из семи шпилей. Но, познакомившись поближе с мистером Холгрейвом, она не знает, что с ним делать.

— Он водится, — так говорила мисс Пинчон, — с самыми странными людьми, каких только можно себе представить: с длинными бородами, в полотняных блузах и в других новомодных и безобразных платьях. Все это реформаторы, проповедники воздержания, пасмурные филантропы, бродяги, которые не признают никаких законов, не употребляют в пищу ничего питательного и живут только запахом чужих кухонь.

Что же касается собственно дагеротиписта, то она читала однажды статью, где его бранили за либеральную речь, которую он произнес перед собранием, похожем на толпу бандитов. Со своей стороны, мисс Пинчон имела причины думать, что он занимается животным магнетизмом и, возможно, даже изучает черную магию в своей уединенной комнате.

— Позвольте, милая кузина, — перебила ее Фиби, — если этот молодой человек так опасен, то зачем вы позволяете ему жить у себя в доме?

— То-то и оно! — ответила Гепзиба. — Иногда я всерьез подумывала прогнать его. Но при всех своих странностях он очень добрый человек, и хоть я плохо его знаю, однако, если бы потеряла его из виду, то, кажется, и загрустила бы. Женщина рада любому знакомству, когда живет в таком одиночестве, как я.

— Но если мистер Холгрейв человек, не признающий законов? — заметила Фиби, одним из достоинств которой было уважение к общественным постановлениям.

— О! — воскликнула Гепзиба. — Я думаю, что у него есть свои законы!

Глава VI

Источник Моула

Чай пили рано, и деревенская девушка отправилась гулять по саду. Его теперь со всех сторон окружали деревянные заборы и пристройки домов, стоявших на другой улице. В середине сада находилась лужайка с небольшим полуразвалившимся строением, в котором, однако, еще можно было узнать беседку. Хмель, выросший из прошлогоднего корня, постепенно взбирался по ней вверх. Три из семи шпилей дома смотрели в сад с мрачной величавостью.

Чернозем был богат перегноем из осыпавшихся листьев, лепестков цветов и стеблей диких растений. Почти везде рос бурьян, но Фиби заметила в саду следы неустанного труда. Кустарник с белыми розами, очевидно, был обставлен подпорками в начале весны, а у груши и трех дамасских слив, которые были единственными плодоносными деревьями в саду, недавно подрезали ветви. Было здесь также несколько сортов старинных цветов, не слишком хорошо разросшихся, но старательно ополотых вокруг. В остальной части сада росли разнообразные овощи: летние тыквы, уже в золотом цвету; огурцы, два или три сорта бобов и картофель, который занимал такое уютное и солнечное место, что стебли его уже выросли до гигантской высоты и обещали ранний и обильный урожай.

Фиби никак не могла постичь, кто посадил все эти растения и содержал почву в такой чистоте и порядке. Уж, верно, не ее кузина Гепзиба, у которой вовсе не было склонности к разведению цветов и которая со своими затворническими привычками и вечным стремлением скрыться в печальной тени дома едва ли решилась бы рыться в земле между бобами и тыквами, под открытым небом.

Фиби впервые в жизни оказалась вдали от привычных предметов деревенской жизни, и для нее этот зеленый уголок с тенью от деревьев, с цветами и простыми растениями стал неожиданно-приятной находкой. Само небо, казалось, с удовольствием устремляло сюда свой взор, как будто радуясь, что природа, которую всюду теснил пыльный город, нашла здесь место для отдыха. Сад являл собой дикую, но привлекательную картину; особенную прелесть ей придавала пара реполовов, свивших себе гнездо на груше и чирикавших с необыкновенной суетливостью и веселостью в густой тени ее ветвей. Пчелы также — что очень странно — не поленились прилететь в этот сад, вероятно, с какой-нибудь фермы, которая находилась в нескольких милях отсюда. Сколько путешествий по воздуху им приходится совершать от рассвета до заката солнца! Фиби невольно засмотрелась, как две или три пчелы с приятным жужжанием трудились в глубине золотистых тыквенных цветов.