Он судорожно вздохнул и очнулся, рассеянно посмотрел по сторонам. В камине догорал огонь. Он встал, устало подтянул гирю часов, безвольно послонялся по комнате из угла в угол, потом сел и склонился над дневником. Его худое, невыразительное с болезненной желтизной под глазами лицо оживилось. Он нуждался в сочувствии и понимании и попытался написать что-нибудь для неведомого читателя. Слова ложились на бумагу, как на плаху…
Седьмому заместителю Тиррана было очень страшно и очень совестно. Белки его глаз отливали желтизной, у рта залегли дрожащие складки. Растопыренными пальцами он опирался о напольное судно…
Спокойнее всех вел себя Восьмой заместитель Тиррана. Он обмахивался пальмовой ветвью и потирал нос, крючком свисающий с его лица. Припев какой-то песенки не выходил у него из головы со вчерашнего дня…
Лица остальных заместителей Тиррана ничего не выражали, кроме нетерпеливого и беспокойного ожидания своей участи.
Секретарь ходил по комнате из угла в угол, положив подбородок на грудь.
«Слона раздражает белое платье, быка — красное. Что лучше одеть?..» — думал он. Посреди комнаты стоял чемодан с протертыми боками. Этот чемодан он всюду возил с собой. Понимая очевидную невозможность бегства, он мысленно был уже на пути к обетованной земле, где можно было жить и не беспокоиться. Подходящее место, где он решил построить дом для двух человек, было голое и сухое. В дождь там играли дети. Он вкопал в землю семь столбов, сплел из веток стены, обмазал их глиной, устроил шатровую крышу из соломы…
В дверь кто-то поскребся. Секретарь замер, побледнел. Он давно не обращал внимания на эту запертую дверь, и вдруг она приоткрылась. Он ошеломлено зевнул и уставился на Шуута, словно встретился с призраком, каким Шуут и был. Вел он себя беспокойно и странно.
— Что тебе нужно?..
— Он умер… — Шуут улыбнулся гераням, сникшим от жары.
— Кто умер?..
— Савва умер… — прошептал Шуут одними губами.
— Что-что?.. нет, я не верю… — Секретарь повел плечами, ощутив странную дрожь, как будто его кто-то коснулся ледяными руками. Шуута уже не было в комнате…
Шуут поднялся по лестнице в свою комнату. Шел он скованно, ноги как будто налились свинцом. Вдруг он заговорил на языке, на котором никогда не говорил, сорвался с места и воспарил, облетел комнату, провожаемый изумленным взглядом мопсика, который с лаем бросился за ним, когда он вылетел на террасу.
Вернулся Шуут спустя полчаса возбужденный и озадаченный. Он не знал, как объяснить происходящее с ним и чтобы не искушать судьбу, привязал себя к ножке стола.
«Возможно, что я некогда жил на небе, но по какой-то причине оказался на земле…» — Высказав самому себе еще целый ряд не менее фантастических предположений, Шуут вскользь глянув по сторонам. Он обратил внимание, что мопсик изменил свое обличье, и Башня преобразилась, она напоминала паука, запутавшегося в паутине улиц, и стала как будто меньше ростом. Она сместилась к краю болотистой низины. Окунувшись в эту странную действительность, Шуут какое-то время не подавал признаков жизни.
Послышался гул. С потолка на пол медленно осыпались чешуйки побелки. Как будто очнувшись, Шуут ощупал себя, порылся в карманах, вывернул их. Записка исчезла. Минуту или две он ходил по комнате, озираясь и кусая ногти. Он еще надеялся, что записка найдется там, где он меньше всего ожидал ее найти. Случайно заглянув за шкаф, он увидел там несколько портретов Старика. Как будто многорукий и многоглазый, Старик следил за ним, при этом он не терял конкретности и чисто человеческих черт. Как-то странно хихикнув, Шуут с опаской отвязал веревку и пошел, бледный, как полотно, в сторону арсенала. Шел он неверными ногами, поминутно оглядывался. Казалось, что кто-то идет за ним по пятам. Позади он слышал шаги, но никого не видел. Проход в стене постепенно сужался. Он с трудом протиснулся в щель двери и с облегчением вздохнул. В ритуальном зале потрескивали свечи, тонули в сумерках полукруглых ниш белые статуи кумиров, флаги, знамена. Он улыбнулся. Улыбка погасла. Почудилось чье-то присутствие. Он тревожно глянул по сторонам. Неожиданно флаги и знамена взметнулись, как будто где-то открылась дверь. Свечи погасли. Растерянно Шуут пошарил по карманам, чиркнул спичкой. Качнувшееся пламя выхватило часть стены, подернутые рябью знамена. Он отступил к лестнице. Он спускался все ниже, приостанавливаясь на каждой ступени. Ступени вели в темноту и только о части лестницы можно было сказать, что она существует реально…
Во внутреннем дворе Башни звенели шпоры, бряцало оружие. В тисках мундира командир отряда глянул по сторонам, дополнил некоторыми мелочами свою экипировку и вышел из комнаты. Царапая шпорами камни, он спустился с террасы. Все было как всегда, если бы в руки не попала записка с предсказанием о дальнейшей участи Башни.
«Глупости… — думал он, упрямо цепляясь за здравый смысл, — все может быть, но чтобы за считанные минуты Башня могла исчезнуть… в зловонии негашеной извести и кипящей смолы, как там написано…» — Прихрамывая, он перешел через двор, размышляя об этом и о том, о чем может думать старый солдат. По натуре он был смелым солдатом с твердым, как камень сердцем, но дождь и его сводил с ума. В дождливые дни он запирался в пристройке к флигелю и лежал лицом к стене, стараясь подавить растущую тоску, или читал детские книги, заполняя пустоту своего одиночества, не имеющего ни начала, ни конца. Некстати вспомнился сон. Ему приснилось, что он обмочился, как в детстве. Такое с ним бывало. Во сне он просыпал, вставал, шел к горшку и, не найдя горшка, писал в угол. Так ему казалось, но на самом деле он писал в постель. Ощупав простыню под собой, он посмотрел по сторонам и не узнал комнату. Как в аквариуме плавали вещи, какие-то водоросли, японские золотые рыбки, бабочки, заводная кукла, книги. Кожа покрылась мурашками и налетом плесени. Боясь оступиться или попасть в омут, он осторожно поплескался в воде.
Дверь приоткрылась и в комнату заглянула девочка 13 лет, вся в рыжих завитках и с крылышками.
Какое-то время, закусив губы, девочка в замешательстве следила за ним.
Старик совсем спятил. Он принимал пустые стулья за людей, которые умерли сто лет назад, ощупывал воздух и говорил на разных языках каким-то дребезжащим, расстроенным голосом, вдруг залился слезами, оплакивая какую-то Афелию. Он говорил с ней, как с живой, спрашивал у нее о мертвых, обо всех, кого мог вспомнить.
— Дедушка, что ты делаешь?.. — спросила его девочка.
— Ничего… — сказал он, продолжая плескаться в воде и вздыхать неведомо отчего, потом он заплыл в книжный шкаф и стал выбрасывать оттуда книги, письма. — Все это мусор… столько лет я забивал себе голову всякой дрянью… а счастье — вот оно… — он нырнул на дно и пополз, царапая живот о песок и камни. На миг девочка потеряла его из виду и испуганно вздрогнула, когда он вынырнул с заводной куклой в руках. — Это тебе… — Он коротко и хрипло всхлипнул и уплыл на террасу, где его и нашел слуга, укрытого каким-то мокрым тряпьем, нагого и жалкого. Слуга с трудом привел его в чувство…
Подняв глаза, командир отряда посмотрел на серое, обвисшее небо и гарцующего на нем офицера.
«Красив, ничего не скажешь…»
Офицер отличался изяществом. Глаза с поволокой, профиль, как на греческих геммах. Все это досталось ему от Старика. Он был его внебрачным сыном и давно мечтал о таком дне, с трудом сдерживал нетерпение. Молодость жила в нем. Она играла в глазах, цвела на щеках. Его возбуждение передавалось кобыле, которая копытила землю.
Минуту или две командир отряда смотрел на молодого офицера со смешанным чувством счастья и зависти, потом окинул взглядом все свое войско, в котором царило будничное оживление. Офицеры приводили в порядок амуницию и поглядывали на южные ворота Башни с честной готовность умереть, правда не очевидной, так как некоторые лица вдруг искривляла паническая улыбка, а в испуганно расширяющихся зрачках можно было увидеть все что угодно.