ХL

Последние дни осени выдались прекрасными, и знаменитый венский парк Пратер окутался королевским пурпуром, багрянцем, ярким золотом. Парк кипел жизнью — все стремились сюда, пользуясь прекрасной погодой. Частные экипажи, дворцовые упряжки, словно цветочные корзины с Прекрасными лилиями-красавицами, проезжали пышной вереницей. Аллею, отведенную для всадников, украшали прекрасные амазонки, сопровождаемые изящными кавалерами. Знаменитый на всю Европу «венский шик» был сегодня представлен во всей красе, ослепляя роскошью и изысканностью.

Богдан ехал на прекрасной английской кобыле из конюшен графа Элемера Шетени. Этот знатный венгр когда-то был верным спутником майората Михоровского, сопровождавшим его на балах, приемах, в великосветских клубах. Теперь граф стал закадычным приятелем Богдана.

Стройный темпераментный брюнет, несколькими годами моложе майората, холостяк, граф уверенно вел Богдана по небезопасным для юноши дорогам развлечений. И, Богдан рад был окунуться в полузабытую столичную жизнь. Порой он чувствовал угрызения вести, но старался заглушить в себе все сомнения. Единственное, что его пугало, — боязнь наделать долгов. Он боялся растратить заработанные деньги, боялся сделать большой карточный долг, и хотя и сидя вместе с графом за покрытый зеленым сукном столом с душой, исполненной страха. Надо сказать, он не позволял азарту окончательно взять верх над собой, защищал свой карман, как мог и умел. Порой, когда опасность была совсем рядом, Богдан молил про себя, чтобы случилось землетрясение или пожар, лишь бы только скрыться из проклятого клуба. Однажды, почуяв, что ему предстоит вот-вот сделать высокую ставку он отбросил прежнюю беззаботность и нелюбезным ном сказал Элемеру:

— Вы, должно быть, думаете, что всякий Михсровский — Ротшильд и может крыть крыши золото. Но я из бедных Михоровских, так что оставьте меня покое…

— Но ведь Глембовичи — сущая сокровищница! Чёт вам бояться? — вмешался какой-то галицийский паночек, строивший из себя венского барона.

Богдан разозлился:

— У меня такие же права на глембовическое состояние, как на испанский трон! Кто знает, постарайся я как следует, может, и стал бы претендентом на корону Бурбонов… но у меня нет никакого права на кассу Глембовичей.

И с тех пор он больше не играл.

Граф Элемер, тронутый его откровенностью, больше не втягивал его в игру. Он отыскал другой способ потешить юного приятеля, введя его в аристократические салоны. Богдан нигде не встретил прекрасной Анны, памятной по Ницце, — но завязал иные, столь же рискованные знакомства.

Сейчас, когда они бок о бок ехали по аллеям Пратера, Шетени указывал ему глазами на дам из высших сфер и нынешних звезд полусвета, что вспыхивают яркими метеорами, но обычно гаснут вскоре. Богдан, в зависимости от настроения, то любовался красотками, то откровенно позевывал.

И вдруг в дворцовом экипаже он увидел молодую особу в темном платье и широкополой черной шляпе. Она прямо-таки очаровала его, потому что напомнила приятные дни, проведенные в Глембовичах. Богдан скапал громко:

— Боже, как она похожа на Люцию! Граф, кто это?

— Эрц-герцогиня Мария Беатриче.

— Как она прекрасна! Граф Элемер усмехнулся:

— Прекрасна? По-моему, чересчур лестная оценка. Конечно, она мила и грациозна… но чересчур уж серьезна.

Богдан задумался. Потом сказал:

— Она очень похожа на мою кузину, которая вскоре станет…

И умолк смущенно.

— Которая вскоре станет вашей женой? — по-своему истолковал его замешательство граф Элемер. Богдан покраснел, даже подпрыгнул в седле, сердито уставился на графа:

— Ну что вы! Она скоро будет женой майората Михоровского.

— Ах, вот как!

Богдан испугался и устыдился:

— Но прошу вас держать это в тайне, граф.

— О, разумеется! Я рад, что майорат наконец выкинул из памяти… ту шляхтянку, что умерла. Все у нас удивлялись в свое время, что он стал искать жену среди тех, кто стоял ниже его… Что за идея — магнат и захудалая дворяночка!

Внезапно Богдана охватила злость и к Шетени, и к Люции, и даже, неведомо почему, к майорату. Покойная Стефа показалась ему цветущим лугом, по которому безжалостно ступали австро-венгерские копыта. Всю свою злость он излил на графа, бросив иронично:

— Кому-кому, а уж вам, венским аристократам, следовало бы свыкнуться с неравными браками. Ваши эрц-герцоги давно вас к этому приучили, выбирая себе жен без особой оглядки на титул и род.

— Я не эрцгерцог, а венгерский магнат, и превыше всего ставлю древность рода, — сухо ответил Шетени.

— О да, венгерские магнаты как раз сами женят на эрцгерцогинях, я и забыл… — сказал Богдан, немного успокоившись.

С того дня он часто бывал в Пратере с одной» единственной целью: увидеть Марию Беатриче. Ехал? следом за ее экипажем, а если она была верхом, держался; в отдалении, пожирая ее глазами. Шетени никак не мог понять, влюбился юноша в эрцгерцогию из-за нее самой, или из-за того, что она была похожа на неизвестную ему Люцию.

Но Богдан и сам не ответил бы на этот вопрос.

Граф Элемер очень привязался к молодому товарищу, который привлекал его юмором и смешившей порою откровенностью.

Как-то они оба отправились на бал в Бург. Богдан не помнил себя от радости, старательно учился у Шетени дворцовому этикету, все более пылко вздыхая по эрцгерцогине.

Когда карета венгерского магната наконец подъехали к дворцу, сердце Богдана колотилось, словно у молодой паненки, впервые появившейся в свете. Высокие, ярко освещенные окна императорской резиденции, могучи стены в первый миг напомнили юноше Глембовичи, но тут же это воспоминание рассеялось, проиграв незримое состязание со старинным дворцом Габсбургов.

Роскошные покои, вооруженные гвардейцы в старинных кафтанах, потоки света, широкие лестницы, украшенные пальмами и кипарисами, шелест дорогих шелков, приглушенный гомон светских бесед — все это вскружило голову Богдану. Он ощутил прилив такой радости, такого счастья, что поневоле хотелось кричать. Если бы сейчас перед ним вдруг появилась Мария Беатриче и кинулась ему на шею, он ничуть не удивился бы.

В бальном зале он встретил нескольких знакомых. Шетени представил его венгерским и австрийским магнатам. Богдан чувствовал себя совершенно свободно среди титулованной знати, искусно лавировал, чтобы не наступить на пышные шлейфы дамских платьев, беседовал непринужденно. Все здесь хорошо помнили майората Михоровского, и перед его юным кузеном открывались все двери.

Богдан то и дело поглядывал на дверь, откуда должна была появиться императорская семья.

Император произвел на него огромное впечатление. Прямой, изящный старец в военном мундире чуть наклонял голову, приветствуя тех, кого ему представляли. Но таких было мало: в основном здесь присутствовали завсегдатаи дворцовых приемов.

Представ в свою очередь перед монархом, Богдан низко поклонился, а император даже проговорил несколько благожелательных слов, касавшихся, правда, скорее фамилии, которую Богдан носил. Разговаривая позже с придворными, то и дело вспоминавшими о майорате, Богдан отвечал вежливо, но в глубине души ворчал:

— Ну что они все заладили? Майорат, майорат…

Ослепленный приемом, он совсем забыл, что есть и другой Михоровский, гораздо более знаменитый…

Богдан стоял, неотрывно глядя на императора Франца Иосифа, беседовавшего с кем-то из придворных. Казалось, глубокие морщины на челе монарха вобрали в себя все трагедии, все несчастья Габсбургов — и кровавую драму наследника престола Рудольфа, и смерть императрицы Елизаветы, и другие печальные истории. Богдан вспомнил, что находится во дворце, где уже много лет ходят легенды о призраке, предвещающем несчастье.

Михоровский вздрогнул, стал смотреть в другую сторону — и увидел прямо перед собой эрцгерцогиню Марию Беатриче.

На его поклон она улыбнулась и слегка наклонила голову. И отошла в сопровождении придворных дам, изящная, серьезная, в белоснежном платье. Глядя ей вслед, Богдан увидел нитку крупного жемчуга на стройной шее, сверкнувший брильянт в волосах, попытался последовать за ней, но ее уже окружали шитые золотом мундиры придворных, фраки министров, пышные платьях дам.