Следующее, что написал Робин, было:

"2. Туман".

И только тогда, когда он написал, я, как тогда, увидела туман. Он был необычного цвета – не светло-серый и даже не белый, а какой-то темно-серый, почти черный. Он стелился только по земле и не уносился ввысь. Его присутствие казалось ненормальным, впрочем, как и все, что мы пережили.

– И огонь, – Роб черкнул карандашом по бумаге и вывел ровным почерком: "Черный огонь". Видя, что я не понимаю, о чем он, Роб пустился в объяснения: – Когда мы убегали через ворота, я обернулся и посмотрел на огонь. Ты не поверишь, что я увидел! Огонь умерил свою силу и приобрел черный оттенок. Мне не могло показаться – я просто уверен, что все так и было.

Я не стала с ним спорить. Итак, в списке странностей этого дня оказались вороны, туман и огонь. Как все это связать вместе, я и Роб не имели понятия.

И все же я хотела докопаться до правды. И поэтому предложила ему вместе со мной вернуться к Интерната и осмотреть все внимательно. Мне казалось, что так мы намного быстрее приблизимся к разгадке, чем если будем бездействовать и забудем об этом. Ведь если хотели убить кого-то из нас, вряд ли убийца остановится, потерпев поражение. А раз так, одному из нас или даже, может быть, нам всем грозила опасность.

Но Робин, на удивление, отказался. Он сказал, что не желает больше видеть это место и что никакая сила не заставит его вернуться туда. Я не стала его уговаривать, хотя одной мне было бы страшно пойти туда снова. Но у меня не оставалось выбора: по какой-то причине я не стала просить других ребят сопроводить меня туда. Я подумала о том, что они откажутся так же, как Робин. Но я не винила их. Все мы тогда пережили настоящий ужас, так что даже думать об этом не имелось решительно никакого

Желания.

Итак, как я изъявила намерение вернуться к участке рядом с Интернатом, так я и сделала, не изменив своему слову. Я понимала, что необходимо узнать как можно больше о том, что с нами было и почему это с нами случилось (почему это случилось именно с нами, а не с кем-то другим). Почему-то я была уверена в том, что все это имеет какой-то смысл. Решительно отвергла я мысль о том, что все это, может быть, было лишь глупой случайностью: то, что я и ребята оказались тогда там и что огонь появился не-пойми-откуда, хотя, признаюсь, сразу после произошедшего я именно так и думала – это не могло быть просто так. Вместе с Робом я пришла к выводу, что все это было подстроено – и не важно, для кого именно: для всех нас или для кого-то в особенности. Главное было докопаться до истины, что я и вознамеривалась сделать, переступая границу ворот участка.

Я никогда не могла назвать себя особо храброй и не могу сказать, что не ощущала дрожи, оказавшись здесь снова. На самом деле я умирала от страха: все боялась, что вот-вот и огонь снова загорится, поймав меня в ловушку. Наверное, меня пугал не столько огонь, сколько возможность погибнуть. Огня я никогда не боялась: в детстве я любила зажигать спички и смотреть на огонь, когда мой класс собирался в поход и мы разжигали костер, я с упоением смотрела в пламя и думала о чем-то своем. Огонь меня завораживал. Должно быть, поэтому, находясь рядом с огнем, я никогда не боялась обжечься.

С собой я взяла карандаш и блокнота Робина, что великодушно мне их одолжил. Наверное, он подумал, что мне они будут все равно нужнее: скорее всего, этот мальчик был из семьи, которая никогда ни в чем не нуждалась. По какой-то неясной причине в голову мне не пришло зайти домой и взять сумку, чтобы положить их туда, посему я держала их в руке, как будто приготовившись в любой момент дать деру.

Место, где чуть было не случилось непоправимое, я нашла довольно быстро. И тут совсем не дело в том, что я умею хорошо ориентироваться на местности (на самом деле и не умею) или просто хорошо запомнила особые приметы того места, где мы спасались от огня. Обнаружить его мне помогли черные полосы, оставшиеся от него. Когда я шла к Интернату, я не совсем понимала, что хочу найти. Но теперь, когда я вновь очутилась здесь, я уразумела, для чего. Раньше мне казалось, что огонь шел строго по кругу, но теперь, когда я могла обследовать место возгорания без спешки, я увидела, что внутри черного по контуру круга присутствуют и какие-то еще линии. Кажется, они складывались в какой-то узор или даже узоры. Я решила, что будет не лишним зарисовать их и потому начала с круга. Сразу после чего я нарисовала еще один круг, который был немногим больше первого – первый находился как раз в него; обе окружности напоминали мне концентрические, хотя, возможно, так все и было (если меня не подводил глаз). Чтобы разобраться в хитросплетениях остальных линий, мне пришлось несколько раз менять угол зрения и ходить туда-сюда по песку, ища наиболее удобное место для того, чтобы рассмотреть получающиеся фигуры как можно более лучше. Под конец я даже забралась на забор, выпрямилась на нем в полный рост, и только тогда сумела закончить свой рисунок. Внутри малого круга оказалась пятиконечная звезда, чуть смещенная от его центра, в свою очередь, в центре звезды обнаруживалась звезда Давида (шестиконечная звезда: состоит из двух треугольников, один из которых вершиной направлен вверх, а другой – вниз; своими вершинами образуют лучи звезды).

Рисунок вышел крайне странный. Интуицией я решила, что он, по всей видимости, должен был что-то означать. Но подумать об этом стоило уже не здесь, а в другом месте – менее опасном и более подходящим для этого. К тому же не исключено, что мне понадобилась бы дополнительная литература, чтобы понять смысл знака.

Оставшись удовлетворенной тем, что я "накопала", я решительно отправилась к воротам, чтобы покинуть это место. На этот раз, возможно, навсегда, однако что-то мне подсказывало, что я еще вернусь сюда однажды. Впрочем, мысли об этом не казались мне теми, которые приятно крутить в голове, и я попыталась избавится от них. Все то время, что я шла к воротам, я задавалась вопросом, почему родители еще ничего не знают о том, что со мной приключилось. Я должна была рассказать им все, но почему-то не хотелось. В конце концов, я решила, что им совсем необязательно знать обо всем этом: незачем было нервировать их тем, во что с трудом можно было поверить: некоторые журналисты отозвались довольно скептически насчет этой истории. Они очень сомневались в том, что огонь мог возникнуть "сам по себе". А поскольку мы – я и ребята – не могли сказать, что видели кого-либо, кто поджег бы, по всей видимости, загодя приготовленный порох или даже бензин (участок был как на ладони: мы не могли бы не заметить рядом с собой человека), многие из газетчиков не стали публиковать рассказ о нас. Но я не печалилась по этому поводу. Мне совсем не хотелось, чтобы мое имя красовалось где-то в такой странной истории. Меня и так считали "слишком правильной – и странной", чтобы еще раз все убедились в этом.

Я вышла за ворота и на всякий случай прикрыла их за собой. И хоть те, кто жил в Интернате, никогда не ругались на нас – тех, кто заходил иногда сюда, мое проникновение на эту территорию мне чудилось не совсем законным. И все же, когда я совместила металлические дверцы друг с другом, я испытала настоящее облегчение. Когда я повернулась к участку спиной и по инерции сделала шаг вперед, из пустоты выступила фигура, завернутая в черный плащ. Мое сознание взывало в тот миг: "Ну почему они всегда в черном?! ", хотя мое подсознание – то есть та я, что была во сне, пока не почувствовала ничего особенного. Совершенно не ожидавшая, что тут есть кто-то, кроме меня самой, я натолкнулась на эту фигуру и выронила из рук карандаш и блокнот. Вот тогда, когда я врезалась в нее, мое сердце в первый раз тревожно забилось. Мозг еще не осознавал опасности, но шестое чувство уже во всю трубило о ней.

– Извините, – пробормотала я и присела, чтобы дотянуться до карандаша и блокнота. Про себя я отметила, что человек в плаще накинул на свою голову глубокий капюшон, под которым невозможно было разобрать его лица. Рукава же плаща были настолько длинными и широкими, что и руки рассмотреть не представлялось возможным. Впрочем, меня этот человек не сильно волновал: мне просто хотелось побыстрее покинуть участок Интерната и оказаться дома.