Автор: Скайлар, 13.2.2011

В самом начале у меня сложилось впечатление, что я нахожусь недалеко от своего дома (на этот раз дом был действительно мой, а не какой-то такой, какой я видела впервые, но все равно почему-то принимала за свой), а именно на участке Интерната для слабо слышащих детей (о, какие только достопримечательности не располагаются возле моего дома: и этот Интернат, и дом для престарелых). Летом здесь все было утоплено в густой зеленой траве, даже осенью здесь можно было встретить желтые кустики не-пойми-чего. Но на этот раз моим глазам открылся совершенно непривычный пейзаж: вокруг был песок, коричневато-серый мелкий песок. И участок этой земли оказался много больше, чем в реальности. Он был огорожен невысоким забором, который почему-то имел ворота в противоположной стороне от места, где я стояла (забор есть на самом деле, но ворот он не имеет).

Сначала я рассматривала место, где оказалась. И только потом я заметила рядом с собой четырех ребят примерно моего возраста. Точно не смогу сказать, кто был среди них. Кажется, два мальчика и две девочки, но я могу ошибаться, поскольку запомнила я их очень плохо. Я только помню, что сразу подумала о том, что никогда их раньше не видела. Они были мне совсем не знакомы. И я очень удивилась тому, что они оказались здесь, рядом со мной. Это казалось как-то неправильно, как-то… даже нелепо. Мы стояли довольно близко друг к другу. Я обратила внимание на то, что они тоже осматриваются. И, как и я, ребята пытались понять, как здесь оказались. Лично я не помнила ничего. Как будто тот момент, когда я пересекла ворота, начисто был стерт из моей памяти.

Поначалу мы даже не были напуганы. Просто немного растеряны, но страха никакого не было. Однако мы не разговаривали друг с другом, хотя мне очень хотелось расспросить их о том, кто они такие и помнят ли они, почему мы здесь. Но, кажется, ребята не знали друг друга, подобному тому как и я не догадывалась о том, кем они могут быть. Мне подумалось, что это очень странно, во сне мне это совсем не понравилось, и я сделала шаг для того, чтобы направится прочь отсюда. Подальше от этого мрачного места. Но как раз в этот момент по краям от нас вспыхнул огонь. Почти сразу же он превысил рост каждого из нас и пришел в движение. Как догадались мы позже, он шел по кругу и собирался замкнуть его, тем самым как бы словив нас всех и не дав нам возможности сбежать.

Мы не медлили. Как будто прочитав мысли друг друга, мы бросились бежать. Но огонь был быстрее. Неумолимо он окружал нас и преграждал нам дорогу своими струями, заставляя отшатываться назад и искать другие пути к спасению. Огонь шел на нас. Мне казалось, что мы погибли. Хотелось просто остановиться и прекратить это лихорадочное мельтешение туда-сюда: огонь обвел вокруг нас ровную окружность и теперь плясал над нашими головами, но перестал двигаться на нас, словно бы ему нужно было лишь поймать нас, но не убить. Мы оказались в ловушке, из которой не было выхода. Можно было мне подумать, сообразно ребятам, о том, что мы не умрем, но я не стала делать этого: что-то подсказывало мне, что земля загорелась не просто так. И я оказалась права. Стена огня двинулась к нам со всех сторон, так что нас стало зажимать в центр круга. Это было ужасно, мое сердце рухнуло в пятки. Я уже почти смирилась с тем, что сейчас умру в огне, но тут один из нас – мальчик – крикнул: "Туда! ", и мы безрассудно бросились бежать в том направлении, куда он показал. Было даже все равно, куда именно, просто нужно было бежать, чтобы огонь не сумел нас настигнуть.

Только добравшись до того места, куда нас вел этот мальчик, я поняла, зачем он это сделал. Здесь оказалась своего рода прореха – место, где огонь лишь изредка показывал свои языки из-под земли. Именно благодаря ей мы и сумели покинуть круг.

Конечно, мы сразу же бросились к воротам. Никому не хотелось оставаться здесь. До ворот мы добрались без особых приключений – но смогли вздохнуть свободно лишь тогда, когда удалились от участка рядом с Интернатом на несколько километров.

До сих пор не могу воспроизвести в памяти, как и каким образом, а главное когда, но мы – я и ребята – оказались в каком-то кафе. Я села за один стол с тем мальчиком, который сумел найти путь из огня и вывел нас из того страшного места. Я не помню, как он выглядел: лицо его я различала довольно смутно. Я только знала, что его зовут Робин (но он просил называть себя Роб), правда, я нисколько не удивилась, что его так зовут: для меня во сне это было нормально, хотя это совсем не русское имя.

Уже тогда мы знали, что вышли газеты, где рассказывалось о странном пожаре рядом с Интернатом. Газетчики строили различные версии того, что там могло случиться. Никто и не думал винить нас в пожаре. Все только гадали, как на участке без единой травинки мог разгореться огонь такой силы (какая-то женщина поделилась с журналистом, что видела из окна своего дома языки пламени, которые, как она утверждала, в высоту превышали четырехэтажный дом, но это было не так в действительности: огонь был выше каждого из нас, но не так, чтобы настолько). После случившегося я не стала обсуждать с ребятами все, что с нами было. Я даже не спросила, как их зовут. А имя Робина узнала лишь потому, что он сам мне его назвал, но не могу сказать, что мне это было так уж интересно. Кажется, я предпочла не называть свое имя. Не знаю почему. Просто не хотела и не считала, что обязана это делать.

На столе рядом со мной стояла вазочка с каким-то мороженом и чашка давно остывшего чая. Но я не притронулась ни к тому, ни к другому. Я была слишком расстроена, чтобы есть. Ни тогда – во сне, ни сейчас я не смогла бы сказать, почему я была расстроена. Я должна была быть в ужасе после всего этого! Но я просто испытывала грусть. Непонятную, но сильную грусть. А еще я смотрела в окно. И видела отчего-то лиловое небо, хотя вроде бы был не поздний час и уж точно не ранее утро. А под ним было море, а в море плыли киты, но почему-то меня это совсем не изумило. Для меня все это казалось довольно естественным, словно бы я привыкла к подобному.

Я начала вспоминать о том, что было написано еще в газетах о той беде, в которой мы оказались. Газетчики делали предположения о том, что это могло быть подстроено. Кажется, речь шла о том, что нас кто-то хотел убить таким образом. Разумеется, поскольку никак больше объяснить возникновение пожара в месте, где это было невозможно, не получалось. Один журналист сделал особый акцент на том, что убить могли хотеть кого-то одного из нас, а остальные дети были нужны для отвода глаз. Почему-то я все больше склонялась к этой версии, но для меня было совершенной загадкой, кого именно из нас хотели убить. А еще я мучилась вопросом: зачем это кому-то надо было делать.

Я спросила у Робина об этом. Он пожал плечами (я поняла, что ему не хочется об этом говорить) и вместо ответа достал из своего рюкзака блокнот и простой карандаш. Он сказал:

– Давай проанализируем то, что мы знаем и что видели.

Молча я согласилась с тем, что это совсем не помешало бы, и подумала:

"Но это что-то должно быть странным"… Робин открыл блокнот и в нем сделал такую запись:

"1. Вороны".

Думаю, нужно объяснить, какое отношение вороны имели к моему сну. Дело в том, что, когда Роб показал мне эту запись, я вспомнила, что и я видела ворон. Они оккупировали единственное дерево, которое росло на участке рядом с Интернатом. Их было много, по-настоящему много.

– Не знаю, как ты, – сказал Робин, делая печальный вздох, полный трагизма, – но мне казалось тогда, что они уставились прямо на меня. Они смотрели осознанно, как будто следили за мной. Хотя не могу сказать, что именно за мной они наблюдали – возможно, они смотрели на всех нас.

У меня тоже создалось такое чувство, что вороны сверлят меня взглядом. Дерево было черное от их тел и крыльев. Эти птицы казались мне чем-то зловещим. И вызывали у меня дрожь.