Надо помочь Штауффенбергу досрочно закончить Вторую мировую войну. С обязательным требованием — Мюллер должен быть уничтожен.

Вот и решение всех проблем — будет устранен главный руководитель проекта ноэлитов. Нет — конечно — история изменится, потом из-за этого могут возникнуть другие проблемы, но сейчас-то другого выхода нет. По крайней мере, в нынешнем виде, под предводительством Мюллера, угроза будет сорвана. А там видно будет…

Ну а уж если заодно приложить руку и к ликвидации Гитлера — это вообще подарок судьбы. Дарийцы, видно, боятся сами влазить в историю, менять ее, но кто-то же должен это сделать, если иного не дано.

Вообще, можно было отправиться пораньше — в самое начало девятисотых, тогда убрать этих персон было бы легче легкого. Кошмарный шеф гестапо был еще невинным малюткой, а осатанелый и всемогущий фюрер — австрийский подросток — безмятежно готовил себя в художники. Но тогда они еще не были злодеями, и Бережному пришлось бы убивать ни в чем не повинных ребятишек. Может, оно и надо бы, но… увольте. Макар такой присяги не давал.

Зато сейчас — у-ух… раззудись плечо!.. Да… сейчас все гораздо сложнее.

И самая первая задача, связанная со смертельным риском — раздобыть одежду, желательно военную форму. Иначе, появиться в теперешнем виде на улице — все равно, что пройтись с плакатом «срочно сниму камеру в гестапо».

А единственное его оружие здесь, без которого вообще немыслимо было бы это предприятие — владение в совершенстве немецким языком. На него и уповаем, спасибо дорогой Ланочке.

Когда сутки истекли, то есть день 17 июля перевалил за половину, Макар приступил к действию.

За неимением других идей он решил подобраться поближе к жилью и там скоммуниздить какие-нибудь военные или, на худой конец, цивильные шмотки. В крайнем случае — открыто ограбить, может и убить — шутки кончились. Но об осложнениях думать не хотелось — начинало подташнивать.

Он вплотную подобрался к кромке леса, выглянул на дорогу. По ней пронесся черный «Мерседес» с вытянутой узкой мордой и куцым задом, такой, в каком ездил Штирлиц в кино, и опять серое дорожное полотно застыло в безмолвии. Даже птицы на деревьях под жарким июльским небом перекликались как-то вяло, больше для порядку.

Отличный район выбрал для жизни граф фон Штауффенберг. И лес тут есть, где можно сховаться (ну, конечно, пока про тебя знать никто не знает), и частный сектор большой, спокойный — вон он недалеко, за дорогой начинается. И что хорошо — дома там гостеприимно укрылись под сенью деревьев и за рядами спасительных кустарников.

Макар, дернув головой по сторонам, быстро переметнулся через дорогу, добежал до деревьев по ту сторону и рухнул в траву.

Пополз к ближайшим окультуренным кустам. Эта сторона была «огородами» землевладений, так что он смог подползти вплотную к живой изгороди, не наткнувшись на прохожих, хотя прилично натоптанная тропинка здесь была.

Привстал, насколько можно, оглядел участок. Метрах в семидесяти тыльной стороной стоял симпатичный двухэтажный домик с отливающей на солнце зеленой крышей. Перед ним два добротных деревянных сарая, сад, усыпанный налитыми яблоками и грушами, какие-то овощные посадки, ряды крепких лучистых подсолнухов. Дневной зной был залит жужжанием мух и слепней.

Людей, вроде, не видно. Но пустота эта — какая-то зловещая. Может, там засады сидят?

Ну его на фиг… Ночью надо лезть. Надо назад — в лес.

Он полежал немного, сердцебиение предательски громыхало. Или уж лезть? Елки-палки…

Тут он ослышался. Заставил сердце замолчать — нет, не ослышался.

Кто-то неподалеку пел тоненько, вполголоса:

— …и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет…

Приглушенная песня слышалась из-за изгороди. Вот те раз…

Он снова осторожно приподнял голову. Девчонка лет пятнадцати-шестнадцати в черной юбке и широкой, явно мужской, рубахе развешивала на веревки, растянутые меж перекладин, белье. Рядом стоял таз с горой этого самого белья.

Только что, видно, подошла.

Волосы у нее были выгоревшие, и сама она была вся, как будто подсохшая на солнце, худая и нескладная.

Наша, заключил Бережной, угнали на работу.

— Эй! — громко шепнул Макар. — Привет, я свой!

Девушка резко смолкла, вздрогнула, выронила из руки тряпку, но тут же поймала ее другой рукой. Медленно повернулась и напряженно смотрела.

— Не бойся, я свой — разведчик!

Но соотечественницу это не обрадовало, она еще больше напряглась.

— Как тебя зовут? — спросил разведчик.

Помедлив, она сказала:

— Клава.

— Ну вот, умница. В доме кто живет?

— Герр и фрау. И их дочь Линда… Еще сын на время приехал.

— А военная форма в доме есть?

— Есть.

Макар оживился, особенно после того, как уточнил, что форма офицерская.

— А ты можешь мне ее, ну… принести. Незаметно.

Клава тяжело смотрела на него.

— А со мной что будет?

Бережной спохватился:

— Заметят, да?

— Молодой хозяин убьет. Он злой на русских. Его ранили, после госпиталя отпустили домой, а скоро опять на фронт, — она сузила глаза. — Надеюсь, теперь его там прикончат.

Макар тоже сузил глаза.

— Бьет?

Она усмехнулась.

— Насилует?

Девушка отвернулась и снова стала развешивать белье.

— Ты бы спросил лучше, кто меня за эти два года не бил и не насиловал.

Макар закусил губу.

— Скажи, разведчик, когда вы нас освободите? Надоело все…

— Скоро, Клава! Очень скоро!

Она снова застыла с тряпкой в руке.

— Когда?

— На днях. Если у меня все получится. А нет — то в следующем мае точно все кончится. Победа наша будет — полная и безоговорочная! Так что держись, сестренка. Но вообще-то, я планирую на днях…

Клава, не мигая, переваривала услышанное. А Макар спросил:

— Скажи, где сейчас этот твой герой, злой на русских?

— Пошел к своей фролин, через три квартала. Там у него любовь.

— А когда вернется?

— Когда как. Ближе к ночи.

Ответив еще на несколько вопросов, взяв пустой таз, она сказала:

— Мне пора. И ты уходи. Фрау заметит — донесет. Старайся разведчик, спаси нас.

Девушка повернулась и ушла к сараю.

Ну что, шансы появились. Это хорошо, что огородами ему ходить ближе… Надо подумать, как к нему подступиться. Проще всего, пожалуй, взять человека на имена — его и родственников. Как там Клава их назвала?..

Чем дальше темнело, тем больше это было на руку Макару.

Вот, наконец, в сгущающемся сумраке он увидел приближающегося по тропинке вдоль дороги человека. В форме, молодой. Наверно он. Лишь бы с дороги из машины кто-нибудь случайно не увидел.

Всё. Бог не выдаст, свинья не съест.

Макар вышел на тропинку и пошел навстречу с сияющим лицом, сильно подволакивая негнущуюся ногу.

— О-о, неужели это Герман! Заставляешь долго себя ждать, дружище! Герр Фридрих еще днем сказал мне, что ты ушел к своей фройляйн! Наслаждаешься мирной жизнью? Эх, вояка! Как я рад тебя видеть!

По мере сближения офицер начал выказывать первые признаки недоумения. Всматриваясь, он не признавал в Макаре знакомого. Оставалось несколько метров.

— А я вот отвоевался, — не умолкал Макар. — Хорошо еще так, а ведь мог бы и там остаться… Хорошо адресок твой сохранил.

Они совсем сблизились, немец остановился.

— Я вас не помню, — было видно, что он растерян и, вроде, хочет в ответ на такие изъявления чувств, обрадоваться встрече, но здравомыслие явно вычеркивает непонятно одетого незнакомца из списка друзей-товарищей.

Тут мешкать нельзя.

— Да ты что!? — весело изумился Макар. — Правда не узнаешь?

Тот снова сконцентрировал взгляд на лице Бережного и получил резкий удар снизу в челюсть. Упал на спину. Водя по сторонам головой с выпученными глазами, рванул правую руку к поясу.

Пистолет. Этого Макар боялся больше всего.

С истерическим рычанием он подпрыгнул и, что было сил, как ломают толстые палки, припечатал ногами грудь «старого приятеля». Там что-то мерзко хрустнуло и чавкнуло, и изо рта лежащего вырвался надрывный до смерти выдох. Тело обмякло.