У Пеппино была еще одна черта: он не понимал шуток.

— Конечно, у нее будет пять колес… четыре и одно запасное… Но она особенная потому, что у нее будет новая форма кузова… его уже много лет конструировали в Турине, и, представьте себе, такую машину первый получу я.

И тут он пустился в бесконечные объяснения, держа своего собеседника за лацкан пиджака, словно опасаясь, как бы тот не удрал. Один из присутствующих, не утерпев, сказал спокойно, чуть ли не с сочувствием:

— Пеппино, да нам-то какое дело до всего этого?

Растерявшись, тот пробормотал:

— Я думал, что вам интересно…

Потом, обернувшись и увидев, что я стою в стороне один, подошел ко мне со словами:

— Чезаре, как только я получу машину, увидишь, мы часто будем на ней кататься… Скажи правду, Чезаре, ты ведь ждешь не дождешься того часа, когда у меня будет машина, чтобы вволю покататься?

— Поживем — увидим, — сухо ответил я.

А он, повернувшись к приятелям, продолжал:

— Я пообещал Чезаре, что как только раздобуду машину, покатаю его… Уж я такой, не люблю один получать удовольствие… Только ты, Чезаре, не должен злоупотреблять этим… Я тебя охотно покатаю, но не воображай, что я стану твоим шофером… Что вы все на это скажете? Прав я? Друг — одно дело, а шофер — совсем другое… Прав я?

— Ты прав, как никогда, — отвечал один из приятелей, прикинувшись дурачком. — Чего доброго, Чезаре уже вообразил, что станет тебя эксплуатировать… Поэтому лучше заранее договориться.

— Уговор дороже денег… В конце концов, машина ведь моя. Я хочу доставить тебе удовольствие, но вовсе не хочу, чтобы это вошло у тебя в привычку… Прогулки и все такое.

Наконец, разозлившись, я заявил:

— Да по правде сказать, Пеппино, мне на твою машину ровным счетом наплевать, — но тут же раскаялся в своих словах, потому что на лице Пеппино отразились обида и растерянность. Хлопнув меня по плечу, он сказал:

— Да полно, не сердись, дружище, я ведь это сказал так, шутки ради… Вот увидишь, машина будет служить больше тебе, чем мне.

И при этом он смотрел на меня с таким озабоченным, почти испуганным видом, что я даже пожалел его и сказал, что мы договорились и, как только машина прибудет, мы совершим вместе славную прогулку по окрестностям Рима.

Не думал я тогда, что он поймает меня на слове; но, как известно, у пней хорошая память. Ровно через четыре месяца он позвонил мне утром по телефону:

— Она уже здесь!

— Кто?

— Очень уж хороша… Сейчас заеду за тобой, и мы вместе отправимся завтракать в Браччано.

— Да кто? Неужели та самая девушка?..

— Да какая там девушка… Машина… Значит, через минутку я буду у тебя… Будь наготове.

И в самом деле, вскоре Пеппино был тут как тут, но на самой обычной малолитражке, каких в Риме тысячи. Он вылез, наклонился, осмотрел машину и наконец с ликующим видом подошел ко мне.

— Ну как твое мнение?

— Скажу, — ответил я сухо, — что машина недурна.

— Да ты только взгляни сюда, — он схватил меня за руку, потащил к машине и пустился в объяснения. Послушал я его минут десять и перебил:

— Кстати, Пеппино… сегодня я никак не смогу поехать в Браччано… у меня дела.

Лицо его выразило искреннее огорчение:

— Но ведь ты мне обещал… Нехорошо подводить.

Словом, прилип, как смола, и я сдался — скорее от изнеможения. Но он сразу же разозлил меня, предупредив перед самым выездом:

— Да ты поосторожней… Не упирайся всеми своими лапищами в пол, неужели ты не видишь, что расшатываешь мне сиденье?

Я сдержался и ничего не ответил. Итак, мы отправились. Мы выехали из Рима и взяли направление на Кассию. Поскольку машина была еще на ограничителе, Пеппино вел ее медленно, примерно со скоростью тридцать километров в час, и так бережно придерживал двумя руками руль, словно это была талия невесты. Солнце жгло немилосердно, и казалось, что камни на дороге раскалываются от жары. Пеппино, как я уже сказал, державшийся за руль со всей осторожностью, принялся, конечно, говорить со мной о машине: для того он меня и повез.

Тем, кто не знаком с Пеппино, надо знать, что говорит он монотонным, немного гнусавым голосом, ни громким, ни тихим, наводящим на мысль о медленно стекающем цементном растворе, тягучем и жидким, который, застыв, становится твердым, как железо. Мало-помалу этот голос наполняет ваш мозг такой скукой, что голова делается тяжелая, как жернов, и человека начинает неудержимо клонить ко сну. Так произошло и со мной. Пока он говорил, рассказывая мне что-то своим гнусавым голосом о коробке скоростей, у меня отяжелела голова и в конце концов я заснул. Проснулся я от рева автомобильных гудков и криков. Машина стояла перед шлагбаумом, и из окошек выстроившихся за нами грузовиков и легковых машин высовывались сердитые физиономии шоферов. Пеппино, как всегда нудно, объяснял:.

— Я ехал по правой стороне, просто улица узкая.

— Нет, синьор, ты ехал не по правой стороне, а посреди улицы и полз, как улитка.

— Сонная муха! — кричал ему какой-то шофер грузовика. — И кто только подпустил такого к рулю?

Весь потный, я с трудом вылез из автомобиля и тогда только увидел, что позади нас вырос целый хвост легковых и грузовых машин. Пока я спал, Пеппино с досады не давал проехать всем этим несчастным, вынуждая их тащиться под палящим солнцем со скоростью тридцать километров в час. По счастью, прошел поезд и шлагбаум поднялся.

Я сказал Пеппино, забираясь в машину:

— Теперь шутки в сторону, пропусти их, а не то нам плохо придется.

Видели ли вы когда-нибудь, как выбегают из школы ребята, когда у них кончились уроки? Вот так же, словно с цепи сорвавшиеся, рванулись по улице, едва лишь мы отъехали в сторону, все эти автомобили и грузовики, обдавая нас облаком пыли и дыма.

Ну так вот, только к трем часам прибыли мы в Ангуиллара и тут же пошли в тратторию, что возле самого озера. Жара стояла невыносимая, и озеро между высохшими, желтыми, как солома, берегами казалось почти белым от поднимавшихся испарений.

Солнце обжигало потное лицо Пеппино, а он продолжал говорить о своей машине все тем же размеренным голосом, доводившим меня до изнеможения. Потеряв от жары и скуки всякий аппетит, я налег на вино. Оно было, по крайней мере, холодное, прямо из погреба, хоть и с каким-то непонятным металлическим привкусом, — хотелось пить его снова и снова, чтобы определить, что же это такое… Я выпил пол-литра, потом еще и еще, Пеппино же все говорил и говорил о своей машине. Наконец, изрядно напившись, я после целого часа молчания произнес свои первые слова:

— Ну что ж, поехали?

Пеппино огорченно ответил:

— Да, поедем… Хочешь, отправимся в объезд, к озеру Вико?

— Помилуй… поедем кратчайшим путем… Мне нужно пораньше вернуться в Рим.

Мы снова выехали на римское шоссе. На каком-то перекрестке красивая девушка-блондинка жестом попросила нас подвезти ее. Я сказал Пеппино:

— Стой, возьмем ее с собой.

А он в ответ:

— С ума ты спятил! Я никому не позволю пачкать машину… Малейшая случайность — и можно испортить сиденье, да к тому же нам и одним не плохо.

Я ничего не ответил, но почувствовал, что теперь, особенно после выпитого вина, моя неприязнь к нему укрепилась окончательно и я уже не смогу больше сдерживаться.

Тем временем мы, с божьей помощью, добрались до Рима. Он продолжал разглагольствовать, а я подремывал. Пеппино захотел подвезти меня к дому. Я живу на бульваре Реджина, и Пеппино отправился по виа Венето, которую в это время уже начал заполнять народ. Внезапно шедшая впереди нас машина с французским номером резко затормозила, и Пеппино, ехавший следом за ней, загнал свой передний буфер на задний буфер этой машины. Он тут же вылез, внимательно изучил, что произошло, и подошел к дверце французской машины. В ней сидела одна лишь молодая и изящная блондинка, ее руки с накрашенными ногтями лежали на руле.

— Синьора, пожалуйте ваши права, номер машины, фамилию, — начал Пеппино, вынимая записную книжку и карандаш. — Поймите же, не для того я покупал машину, чтобы вы мне ее ломали. Вы причинили мне ущерб в тысячу лир… Кто мне его возместит? Я купил машину только сегодня утром, новенькую с иголочки, совсем не для того, чтобы вы мне ее уродовали.